"Виталий Гладкий. Архивных сведений не имеется" - читать интересную книгу автора

приходилось, бередило душу Воронцова-Вельяминова, нередко ярким, осязаемым
всплеском прорезая глубокий, полуобморочный сон едва живого от усталости
старателя и охотника: крохотные пухлые пальчики, выглядывающие из рукавов
кружевной ночной рубашечки, а над розовыми со сна щечками - круглые от
удивления глазенки, в которых таились и испуг, и удивление, и любопытство.
Сын, Алексис, Алексей, Алешенька...
После того, как в колымскую глухомань дошли слухи о свержении царя и
революционных событиях в теперь уже бывшей Российской империи,
Воронцов-Вельяминов в конце 1918 года попытался навести справки о судьбе
своего первенца. Но письма, которые он слал матери, остались без ответа,
что, впрочем, не было для него удивительным и непонятным: почта работала из
рук вон плохо, да и кому было дело до клочка бумажки, когда в жестоком,
бескомпромиссном противостоянии политических убеждений и человеческих
страстей решалась судьба всей нации.
И все же мысли своей разузнать о судьбе сына Алексея он не оставил.
Воронцов-Вельяминов подумывал и о возвращении в родные края, но с
опаской, внутренним трепетом: что собой представляет новая власть - он
понятия не имел. Те скудные сведения о большевиках, об их борьбе с царизмом,
которые он почерпнул в разговорах со своим товарищем по побегу из рудников,
политкаторжанином Василием Петуховым, за давностью как-то выветрились из
головы Владимира, что было немудрено: кадровый военный, отпрыск старинного
дворянского рода, он был далек от политики, и рассуждения Василия на эту
тему, рассказы о стачках, восстаниях, подполье тогда воспринимал как
забавные, не лишенные драматизма театрализованные представления, нечто вроде
"Бориса Годунова" в исполнении фанатично настроенных простолюдинов. Правда,
убежденность и целеустремленность большевика Петухова вызывали в нем
уважение, потому как выходец из рабочей среды уралец Василий оказался
натурой одаренной, сильной; он был на удивление начитанным, грамотным
человеком, что, конечно же, способствовало их сближению, а затем и дружбе.
Но между последней их встречей пролегли годы, и теперь
ВоронцовугВельяминову, который насмотрелся на бесчинства белогвардейских и
других банд, политические лозунги которых сводились в основном к грабежам
коренного населения северо-востока и междуусобицам, казалось, что в России
теперь воцарилась анархия и что не за горами то время, когда ее территорию
раскроят на куски другие государства. Как истинный русский, он думал об этом
с содроганием и отчаянием, но его политическое сознание было настолько зыбко
и неопределенно, что примкнуть к какому-либо противоборствующему лагерю он
не решался.
После того, как он и Макар Медов бежали с добытым золотом от
Кукольникова с Деревяновым, Воронцов-Вельяминов неожиданно начал ощущать
нечто вроде опасений за свою жизнь. Нет, смерти он не боялся - слишком часто
в своих скитаниях доводилось ему встречаться с нею лицом к лицу. Но мысль о
сыне, о его будущем, которое он, отец, обязан обеспечить, особенно в такие
смутные, тяжелые времена, заставила Владимира позаботиться о том, чтобы
тайна запрятанного им золота не умерла вместе с ним...
Граф вынул из кармана куртки портмоне - единственную памятную вещь, не
считая обручального кольца из платины, оставшуюся от той, полузабытой жизни,
долго в задумчивости разглядывал его с грустной затаенной улыбкой, затем
щедро расплатился с Глафирой, которая успела принарядиться в лучшее свое
платье и вылить на себя флакон духов, и, дружелюбно распрощавшись со