"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

Он снисходительно ухмылялся и отшучивался:
- Не хочешь ли медку с калачом?
- Да и медку бы... Чай, я пять холстов Митрию Степанычу продала: ты,
чай, богатый.
И когда пароход причаливал к пристани, отец, к моему изумлению,
приносил в карманах красные яблоки и хвастливо бросал их в подол матери.
- На, держи! Пятак десяток. У нас такие гривенник мера. А медку уж в
Царицыне куплю.
Мать растроганно упрекала его краснея:
- Ну, чего ты, Фомич, деньги-то зря бросаешь? Чай, я нарочно...
А отец смеялся, довольный своей выходкой, и наслаждался смущением
матери.
- Ну, ешь, лакомись! Не оглядывайся, не щурься - тятенька-то далеко
остался. А то бы он за этот пятак шкуру мне спустил.
И самодовольно важничал:
- А теперь меня не достигнешь - отрезанный ломоть. Пускай сам с
сыновьями спину гнет да в извоз ездит. Вот в Астрахани в извозчики наймусь -
как на картинке щеголять буду. А тебе платье с тюрнюром куплю.
Мать с веселым негодованием отмахивалась от него.
- Уж сморозит, Фомич! Чего это я тюрнюром-то трясти буду? Чай, умру со
стыда... Я лучше на ватагу поеду.
Отец поражал ее, посмеиваясь над ее ужасом:
- На ватаге-то все бабы в штанах в обтяжку ходят - вот красота-то!
Мать в притворном страхе махала на него руками и жалобно хныкала:
- Да не пугай ты меня, Фомич! Это, чай, охальницы какие-нибудь.
- Без штанов там нельзя, - авторитетно замечал отец. - Поедешь - и на
тебя напялят.
Она тихо смеялась, закрывая лицо вышиваньем. Но я видел, что ей совсем
не страшно, что ей эта диковинка занятна, а с отцом она только играет.
В таком легком и беззаботном настроении плыли до самой Астрахани. Хотя
мне и приятно было видеть отца и мать веселыми, но я не доверял отцу: его
недобрые глаза, упрямые шишки над бровями, привычная форсистость и любование
собою, как умственным и красивым мужиком, который может неожиданно, если не
угодить ему, разозлиться и ударить мать, а меня схватить за волосы - все это
держало меня настороже, и я замыкался, молчал, смотрел на него исподтишка,
уткнувшись в книжку, которую подарила мне Варвара Петровна. Я часто смотрел
на четкую надпись на чистом листе книги: "Читай, учись, Федя, будь честным,
хорошим человеком, всегда стремись к знанию. Книга - лучший товарищ в борьбе
за правду. Ищи и добивайся счастья, как Руслан. Не забывай меня". И эти
красивые слова волновали меня до слез. Когда я перечитывал их, мне казалось,
что и сам я стал другим, не тем, каким был в деревне. В душе рождалось
какое-то смутное беспокойство: невнятная мечта, немые порывы, и я слышал
внутри себя мерцающее пение. А может быть, где-то далеко играла гармония и
пели грустно-разгульные запевки те городские парни и озорная женщина,
которых я видел на корме. Я нес в себе давнишнюю любовь к музыкальным
переживаниям, привитым мне и в моленной, и матерью с бабушкой Анной, и
девичьими хороводами.
Эту песенность я и сейчас чувствовал в матери, в ее опечаленных
улыбчивых глазах, в ее молоденькой хрупкой фигурке. Мне чудилось, что и
думает она песнями и причитаниями, но отец не слышит, не ощущает их и