"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

спросил ее:
- Это что за беда у них?
Она лихорадочно прошептала мне в ухо:
- Ребеночек у Ульяны умер. Хоронить его надо - вот на берег и сходят.
Ты молчи. Нельзя, чтобы люди узнали, а то взбулгачутся.
Отец лежал попрежнему безучастно и неподвижно, натянув поддевку на
голову.
Наверху, где-то далеко, разливно звенела гармония, с разудалым
отчаянием заливались песни и глухо барабанил плясовой топот каблуков.
Среди пассажиров, мужиков и каких-то голодранцев, началась тревожная
возня. Две старухи с монашескими лицами, в черных платках, сколотых булавкой
под подбородком, с угрюмым страхом косились в нашу сторону и бормотали
басовито и враждебно. Мужики спали, только двое поднялись один за другим,
пошли босиком за нуждой, разморенные сном. Весь оборванный галах, с сизым,
отечным лицом, сел, опираясь на руку, и с безумными глазами пьяницы
угрожающе прохрипел:
- Собирай монатки, борода, и - на берег!
Ульяна попрежнему стояла на коленях спиной к проходу и качала мертвого
ребенка. Она уже не рыдала, а молча смотрела в одну точку и, должно быть,
ничего не видела и не слышала. Маркел с остервенением захлестывал веревкой
тюк, опираясь на него коленкой.
Мне было страшно - страшно мертвого младенца на руках Ульяны, страшно
какой-то зловещей тайны, которая ушибла людей, словно внезапно посетил нас
невидимый призрак, которому нет имени. Я не отрываясь смотрел на Ульяну, и
мне чудилось, что от нее исходит странная духота, которая проникает в самое
сердце. И я видел, что и мать переживала то же угнетающее чувство: ее лицо
будто похудело и стало бледным, а глаза остановились на Ульяне в жутком
ожидании. Но Варвара Петровна попрежнему сидела спокойно, задумчиво-строго и
молчаливо. А Онисим с веселой юркостью возился вместе с тяжелым и
растерянным Маркелом над его пожитками.
- Вот сейчас на пристань сойдем... А ночком опять сядем на пароход и
побежим вниз... Была бы душа жива да сила-здоровье. Хоть и спотыкается
человек и падает, а все-таки встанет и пойдет своей путей. Хоть и плутает во
тьме, а к солнышку выйдет. Выйдет! И из родничка живой водицы напьется.
- Эй ты, старый козел! - угрожающе крикнул галах. - Чего ты там
сулишь... солнце в торбе да воду в решете?
Онисим оглянулся и просверлил его своими пронзительными глазками:
- Не тебе, дружок, не тебе - нету: ты и так богатый.
- Чем же это я богатый для тебя? - насмешливо придирался галах.
- А тем, дружок, что вору все открыто - и карман и майдан, живи - не
тужи, а умрешь - не вздохнешь.
- Пускай я для грабителей вор, а таким, как ты, сивый козел, я
полтинники под ноги бросаю, хо-хо!
- А кому ты мои полтинники бросал, Башкин, когда вытащил у меня сорок
монет на фарфосе на бережку, под весенним солнышком? Ну, и не обиждайся. Не
касайся чужого горя: младенец-то сильнее тебя.
Варвара Петровна сурово прикрикнула на Онисима, глядя на него темными
глазами:
- Онисим, замолчи! Ты сам тревожишь людей.
Онисим послушно сел на свое место и затряс бороденкой от немого смеха.