"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

Маркел взмахнул рукой и ударил кулаком по коленке.
- Коли ты барин - бей в зубы. А об себе думать - моя забота. Не жалей
меня, не причитай: мужичок-беднячок, бессчастный дурачок! Этот жалельщик,
как поп, проповедовал: на клочках своих вы, мужички, животы надорвали, и ни
хозяину корка, ни коню солома. Вот вам мои угодья - берите их и пашите
миром, и свои - наделы - в один со мной удел. Все - обчее, и я вам - ровня.
Плакал, плакал, жалел да жалобил, всем горы золотые сулил. На счетах щелкал,
целыми возами каждого счастьем наделял. Ну, и подсек: ни земли, ни избы, ни
скотины. Я-то, спасибо, убежал да еще кое-кто подался, а там народ сейчас за
колья хватается - барина-то громить будут. Не сдобровать... Куда пойдешь?
Кому скажешь? Ты меня не жалей! - заорал он и опять сел с бешенством в
глазах. - Ты меня, по своему положению, в харю бей. А я тебе сам могу ножку
подставить и свое урвать. А то: мужичок-милачок! Да я не мужичок и не
милачок, а рассукин сын комаринский мужик.
Он отмахнулся, завертел лохматой башкой и осторожно лег рядом с
Ульяной.
- Ну, молчок, Ульяна. Прорвало меня маленько. Будя! Лежи! Была бы сила
да мощь у Маркела - он всегда у дела: он и плотник, и шорник, и друзьям
угодник.
Отец молча, с опаской поглядывал на него и затаенно усмехался в
бородку. Тяжелый и сильный, Маркел стеснял его своим бунтом: отец не любил и
сторонился опасных людей, словно они грозили зашибить его. Они слишком много
занимали места и слишком много у них было размашистой силы. Маркел напоминал
дядю Ларивона, а дядя Ларивон не щадил никого в минуты бешенства. Это были
люди, не сродные отцу: он и боялся, и презирал их. Тревожил его и Онисим -
юркий старичок. Этот неугомонный непоседа жалил его своими пронзительными
улыбочками и непрошенной словоохотливостью. Он посматривал на отца
вприщурочку, сбоку, по-птичьи, тряс жиденькой бородкой и как будто издевался
над ним: "Я, мол, насквозь вижу тебя, Вася, с первого разу понял, какой ты
есть человек, и по нраву твоему слова свои дарю - бери да помни". Мне
занятно было наблюдать за искорками, играющими в его свинцовых глазках.
Казалось, что вот он сейчас вскочит, и у него завиляет сзади собачий
хвостик, как у чортика. Недоверчивый к людям, отец возненавидел Онисима: не
потому ли, что этот старичок сразу разгадал его и каждый раз бесцеремонно,
но ласково бередил его душу?
Он явился в тот момент, когда Маркел с бешенством рассказывал, как его
обобрал барин. Очутился он около меня незаметно, словно выполз откуда-то из
рухляди, из-за ящиков и тюков, которые громоздились вдоль стенки машинного
отделения. Причмокивая, прикряхтывая, он вынул из мешочка недоеденный арбуз
и, покачивая жидковолосой головой, ловко отрезал ломоть.
- Как от бездолья-то человек кружится! Ай-яй-яй! А ведь человек может
гору сдвинуть - сила-то какая у него! И выходит, други мои, что нет разбегу
человеку, ежели он даже ниточкой к приколу привязан. Глядит он на прикол и
думает, бедняга, что вся сила - в этом приколышке. Радоваться ты должен,
Маркел, что с прикола с испугу сорвался: свободный стал и сила при себе. Оно
верно, и со свободой совладать надо: свобода-то даром не дается. Так-то,
друг мой, комаринский мужик! А вот Вася легче тебя: отлягнулся - и поскакал
играючи.
Отец огрызнулся, отводя от него глаза:
- Аль ты оракуль, что меня, как арбуз, вырезаешь?