"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора Маркел взмахнул рукой и ударил кулаком по коленке.
- Коли ты барин - бей в зубы. А об себе думать - моя забота. Не жалей меня, не причитай: мужичок-беднячок, бессчастный дурачок! Этот жалельщик, как поп, проповедовал: на клочках своих вы, мужички, животы надорвали, и ни хозяину корка, ни коню солома. Вот вам мои угодья - берите их и пашите миром, и свои - наделы - в один со мной удел. Все - обчее, и я вам - ровня. Плакал, плакал, жалел да жалобил, всем горы золотые сулил. На счетах щелкал, целыми возами каждого счастьем наделял. Ну, и подсек: ни земли, ни избы, ни скотины. Я-то, спасибо, убежал да еще кое-кто подался, а там народ сейчас за колья хватается - барина-то громить будут. Не сдобровать... Куда пойдешь? Кому скажешь? Ты меня не жалей! - заорал он и опять сел с бешенством в глазах. - Ты меня, по своему положению, в харю бей. А я тебе сам могу ножку подставить и свое урвать. А то: мужичок-милачок! Да я не мужичок и не милачок, а рассукин сын комаринский мужик. Он отмахнулся, завертел лохматой башкой и осторожно лег рядом с Ульяной. - Ну, молчок, Ульяна. Прорвало меня маленько. Будя! Лежи! Была бы сила да мощь у Маркела - он всегда у дела: он и плотник, и шорник, и друзьям угодник. Отец молча, с опаской поглядывал на него и затаенно усмехался в бородку. Тяжелый и сильный, Маркел стеснял его своим бунтом: отец не любил и сторонился опасных людей, словно они грозили зашибить его. Они слишком много занимали места и слишком много у них было размашистой силы. Маркел напоминал дядю Ларивона, а дядя Ларивон не щадил никого в минуты бешенства. Это были люди, не сродные отцу: он и боялся, и презирал их. Тревожил его и Онисим - улыбочками и непрошенной словоохотливостью. Он посматривал на отца вприщурочку, сбоку, по-птичьи, тряс жиденькой бородкой и как будто издевался над ним: "Я, мол, насквозь вижу тебя, Вася, с первого разу понял, какой ты есть человек, и по нраву твоему слова свои дарю - бери да помни". Мне занятно было наблюдать за искорками, играющими в его свинцовых глазках. Казалось, что вот он сейчас вскочит, и у него завиляет сзади собачий хвостик, как у чортика. Недоверчивый к людям, отец возненавидел Онисима: не потому ли, что этот старичок сразу разгадал его и каждый раз бесцеремонно, но ласково бередил его душу? Он явился в тот момент, когда Маркел с бешенством рассказывал, как его обобрал барин. Очутился он около меня незаметно, словно выполз откуда-то из рухляди, из-за ящиков и тюков, которые громоздились вдоль стенки машинного отделения. Причмокивая, прикряхтывая, он вынул из мешочка недоеденный арбуз и, покачивая жидковолосой головой, ловко отрезал ломоть. - Как от бездолья-то человек кружится! Ай-яй-яй! А ведь человек может гору сдвинуть - сила-то какая у него! И выходит, други мои, что нет разбегу человеку, ежели он даже ниточкой к приколу привязан. Глядит он на прикол и думает, бедняга, что вся сила - в этом приколышке. Радоваться ты должен, Маркел, что с прикола с испугу сорвался: свободный стал и сила при себе. Оно верно, и со свободой совладать надо: свобода-то даром не дается. Так-то, друг мой, комаринский мужик! А вот Вася легче тебя: отлягнулся - и поскакал играючи. Отец огрызнулся, отводя от него глаза: - Аль ты оракуль, что меня, как арбуз, вырезаешь? |
|
|