"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

"урядистый".
Лицо матери зарумянилось, посвежело, глаза горячо заблестели, и в них
засветилась своя, задорная мысль.
Вероятно, душа ее всегда пела, но песню давно придушили дедушка и отец,
и она затаилась глубоко внутри. А сейчас на пароходе, от нечего делать
вышивая по канве, мать пела вполголоса хорошие, задушевные песни. Характер у
ней был легкий, общительный, и с первого же дня к ней прилепилась Ульяна.
Угрюмое ее лицо прояснилось и подобрело. Все время они шушукались или
болтали вполголоса о своих бабьих горестях. А Варварушка больше молчала,
читала свою толстую книгу и что-то писала карандашом в тетради. Но вдруг
захлопывала книгу и говорила с матерью и Ульяной тоже вполголоса, слушала их
с задумчиво-строгим лицом.
Старичок где-то пропадал, а возвращался весело взволнованный,
улыбающийся, ахал, удивленно качал головой и садился на пол, чтобы только
успокоиться. Но долго сидеть или лежать не мог; он прислушивался к гулу, к
суматохе, к многолюдному говору и крикам, к потрясающей работе машин и,
обеспокоенный, быстро вскакивал и семенил куда-то спорыми, прыткими шажками.
Когда мы с отцом проходили по пароходу, я видел Онисима то на корме, то на
носу, то на нарах третьего класса. Среди мужиков или мастеровых он
разговаривал, посмеиваясь и покачивая головой. Должно быть, он успел уже ко
всем присмотреться, ко всем подойти и узнать, кто куда едет, что оставил
позади и чем озабочен.
Однажды бородатый матрос с дерзкими глазами схватил его мимоходом за
плечо и крикнул:
- Опять ты, Онисим, калика перехожая, сума переметная, побрел вниз по
матушке по Волге? Грач ты перелетный. Сколь годов я уже плаваю с тобой?
Онисим засмеялся и открикнулся по-свойски:
- А ты, Кирюша, годы не считай, а радуйся, что мы с тобой в добром
здоровье и благополучии. Течет Волга неистощимо, как жизнь человеческая, и
мы с тобой, Кирюша, - ее дети родные. Таких, как мы с тобой, неунывных, она
любит.
Матрос раскатисто хохотал.
- Когда ты, Онисим, угомонишься? В грехах покаешься?
- Человека угомон не берет, Кирюша. Мне каяться не в чем: на мне нет
грехов. Грехи, Кирюша, в духоте да сырости живут, как плесень, а плесень-то
покрывает один гнилушки.
- Люблю тебя, Онисим; от тебя и старость бежит, как от смутьяна.
- Живая-то душа не стареет, Кирюша.
Часто уходила с ним учительница и долго не возвращалась. Муж Ульяны -
Маркел - кивал на них лохматой головой и усмехался.
- Старичок-то всем кум и сват. А с учительницей они, не иначе,
фальшивые деньги делают.
Но мать следила за Онисимом с пристальным любопытством, и по глазам ее
я видел, что он ей нравится. А Онисим с ласковой улыбочкой чаще говорил с
ней, чем с мужиками.
- Приедешь в Астрахань, Настя, сейчас же на ватагу нанимайся. Город
Астрахань - грязный, неуютный, и деревенскому человеку там жить обидно:
народ там колобродный, аховый, базарный, отчаянный. Ты с мужем-то на Каспий
поезжай - к Гурьеву, к Эмбе, на промысла. Огро-омадные там ватаги. Трудно
там, работка тяжкая, зато - в артели: есть с кем и поплакать и поплясать. А