"Федор Васильевич Гладков. Вольница (Повесть о детстве-2)" - читать интересную книгу автора

Отцовский дом спокинул я,
Травой он за-арасте-от...

Песня была печальная, и мне казалось, что парень вздыхает, тоскуя, и на
глазах у него слезы. Мне тоже стало грустно. Должно быть, этот парень
пережил какое-то горе и уехал из родного дома куда глаза глядят. Может быть,
и ему так же жалко было покидать родные места, как и мне свою деревню, где
остались тетя Маша, Кузярь, где лежит в могиле бабушка Наталья, где мерцает
на солнце широкая лука и играет милая речка внизу, под глинистым обрывом.
В эти минуты я почувствовал отца маленьким и настороженным до робости и
как-то сразу заметил в нем новую, неожиданную черту: он мягко и ласково брал
меня за плечо, прижимал к себе и говорил странным голосом - виноватым,
улыбающимся. Мне было как-то неловко слушать его и ощущать прикосновение его
руки: словно он, защищая меня от чужих людей, сам растерялся в этом людском
месиве, вырванный из привычной деревенской жизни. Там были надежные, обжитые
устои, были родные поля, взгорья, буераки, луга, дороги и тропки, по которым
твердо и уверенно шагали ноги даже в темные ночи, и шабры, которые были так
же близки, как родня. Там прожитый день незаметно угасал в спокойном сне, а
новый день был похож на минувшие, и в этой привычной смене дней все
чувствовали себя спокойно и знали свое место и свой долг. А здесь, на палубе
парохода, люди, выброшенные из сторонних деревень, покорно сбились в кучи,
чужие друг другу, и плыли в неведомый край, на берега Каспия, искать удачи,
не зная, что их ожидает в будущем. Но будущее - это надежда, которая всегда
полна манящих обещаний.
Отец и с матерью стал держать себя иначе: он ни разу не прикрикнул на
нее и не смотрел исподлобья, с гнетущей злобой в ожесточенных глазах, как
это было в деревне. В голосе его зазвучала неслыханная раньше добродушная
глухотца, лицо посветлело. Мать он уже не называл Настасьей, а звал легко и
игриво: Настенка.
- Сейчас к пристани подходим, Настенка. Пойдем, арбузик и дыньку купим,
колбаски. А Федянька посидит здесь, покараулит. С места не сходи, сынок, да
поглядывай, как бы не подошел галах.
А когда они возвращались с покупками - с арбузом, с колбасой, с белым
калачом, пахучим и ноздристо-пухлым, - он первый кусок хлеба и колбасы
протягивал матери.
- Держи, Настенка!..
Ночью я сквозь сон видел, как он заботливо поправлял на ней одеялку и,
поднимаясь на локте, осматривался, все ли в порядке.
Это было так ново и неожиданно для меня, что я сначала опешил и с
боязливой недоверчивостью глазел на него, как на чужого. Он заметил мое
изумление и смущенно засмеялся:
- Ты чего, сынок, уставился, как сыч? Чай, мы не дома: мы сейчас сами
по себе, сами для себя.
А лицо матери совсем стало девичьим, и в глазах долго не угасала
радостная растерянность. Страх перед отцом сохранился во мне, как инстинкт,
и я никогда уже не мог его вытравить до конца. Попрежнему я боязливо молчал
и ждал окрика или обычного щипка за волосы. Про себя я объяснял эту странную
перемену в отце тем, что мы - среди чужих людей и отец, как самолюбивый
человек, хочет показать себя с лучшей стороны. Он, мол, не бирюк, а человек