"Федор Васильевич Гладков. Повесть о детстве" - читать интересную книгу автора

то в них переливалась ласка и женская нежность, то они обжигали
бешенством, то в них металась тоска. У нас его не любили и боялись. Иногда
он приходил с ведром браги, ставил его на пол перед собою и пил жестяным
ковшом.
Расстегнув полушубок, бережно вынимал бороду и разглаживал ее ладонью.
- К тебе, сват Фома, люди ходят ума-разума набираться, - говорил он с
усмешкой в глазах. - И меня тоска погнала за советом. Вспомянешь сейчас
тятеньку-покойника: он бы и на ум наставил, и пути-дороги указал. А барин
Измайлов только глаза таращит да лается: "Всё вы дураки и оболтусы! У
старика Фомы учитесь: он - как уж его не ущемишь ни за башку, ни за хвост
- выскользнет, а клок урвет".
Дед хотя и хмурился, но был польщен: он чаще фыркал носом, и в белесых
глазах его поблескивали искорки.
- Мы все живем на земле, сват Ларивон, - мудрствовал дед, уминая
большими пальцами ремни шлеи. - И от нее не оторвешься. А с барином мы век
провели. Барину поклониться - не на плаху голову положить. У барина
Измайлова четыре десятины целины просил - у самого болота которая...
- Знаю... как не знать... - усмехнулся Ларивон. - Все дивились, как ты
барина обдурил.
- Никогда она не пахалась. А Митрий Митрич за версту ее объезжал.
Кланяюсь ему с этой докукой. А у него - глаза на лоб. "Зачем, бает, тебе
эта гнилая земля, Фома?
Там и бурьян не растет". - "А я, бай, Митрий Митрич, не осилю
пахотную-то: несходно мне - исполу да два дня тебе работать. А тут ты мне
эту землицу-то из четвертого снова отдаешь без отработки". А он таращится
на меня да бороденку дергает: "Дурак, бает, ты, а еще старик. Ни беса там
у тебя не будет, только лошаденку надорвешь да с голоду сдохнешь. Гиблое,
бает, место, - там и растенье ядовитое.
Бери! Только после ко мне с нуждой не являйся: собак натравлю". Я ему в
ноги, а ему лестно. Поднял я эту целинуто, вспахал вдоль и поперек и
засеял - Дед поднял голову, показал из бороды редкие зубы, и глаза его
хитро заиграли. - Такого урожая сроду мы не видели. Прискакал баринто на
дрожках, орет, лается. "Обманщик, бает, мошенник!"
Смеху что было!
Ларивон не смеялся, а тоскливо смотрел в сгорбленную спину отца,
который подшивал стельку к валенку. Борода Ларивона лежала на полушубке,
как конский хвост, и видно было, что он томится от избытка своей силы, что
тесно ему и у себя дома, и здесь, и в деревне. Ему надо было ворочать
большую работу, размахнуться бы вовсю, а он возится на своем дворишке,
ковыряется на душевой полосе и из второго снопа работает на барский двор.
- Чего мне делать-то, свет Фома? - Он крутил волосатой головой и трудно
вздыхал. - По моей бы силе мне лес рубить надо али в бурлаки идти. Пропаду
я здесь... Поедем.
Вася, с тобой на Волгу.
Дед сурово хмурился и ворчал:
- А ты бражничал бы поменьше... Последнюю муку из сусека на брагу-то
выскребешь и детишек по миру погонишь. На Волге-то только одни голахи. Не
пил бы, а рачйл побольше.
Ларивон мучительно просил:
- Сваха Анна, дай, Христа ради, кваску. Все нутре у меня изожгло от