"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

а у него глаза слипались, он начинал клевать носом и вскоре засыпал с
блаженной улыбкой, сложив руки на животе.
- Джино! - рявкал отец. - Джино, не смей спать! Вот и води вас в
приличный дом!
С одной стороны, были Джино и Разетти с их горами и "черными ущельями",
кристаллами и насекомыми. С другой - Марио Паола и Терни, ненавидевшие горы
и любившие теплые помещения, полутьму, кофе. Они обожали картины Казорати,
театр Пиранделло, стихи Верлена, издания Галлимара, Пруста. Это были два
несовместимых мира.
Я еще не знала, какому отдать предпочтение. Меня привлекали оба. Я еще
не решила, чем буду заниматься в жизни: изучать жесткокрылых, химию,
ботанику или рисовать картины, писать романы. В мире Разетти и Джино все
происходило при свете солнца, все было ясно, логично, без каких-либо тайн и
недомолвок; а вот в речах Терни, Паолы и Марио на диване в гостиной сквозило
нечто таинственное, непостижимое, одновременно притягивающее и пугающее
меня.
- О чем это они там шепчутся? - спрашивал отец у матери, кивая на
Терни, Марио и Паолу. - Вечно шепчутся по углам! Что значат все эти
финтифанты?
"Финтифантами" отец называл всякие секреты; он не терпел, когда от него
что-либо скрывали.
- Должно быть, говорят о Прусте, - объясняла ему мать.
Мать, как и Терни с Паолой, очень любила Пруста. Она рассказывала о нем
отцу: Пруст обожал мать и бабушку, страдал астмой и постоянной бессонницей,
а так как он не терпел шума, то обил пробкой стены своей комнаты.
- Видно, порядочный был пентюх! - хмыкал отец. Для матери не
существовало выбора между двумя мирами: она погружалась и в тот, и в другой
с одинаковой радостью, потому что в своей любознательности никогда ничего не
отвергала.
Отец, напротив, посматривал на все новое с недоверием. Он боялся, что
книги, которые Терни таскал к нам в дом, для нас "не подходят".
- Разве это подходит для Паолы? - спрашивал он мать, листая Пруста и
выхватывая наугад какую-нибудь фразу. - Тягомотина, должно быть, - говорил
он, бросая книгу: то, что это "тягомотина", его немного успокаивало.
А на репродукции с картин Казорати, тоже попавшие к нам от Терни, отец
спокойно смотреть не мог.
- Мазня! Свинство!
Живописью он и вовсе не интересовался. Мать, когда они ездили в другие
города, водила его по музеям. Со стариками, как то Гойя или Тициан, он еще
кое-как мирился, поскольку они были общепризнанны и всеми превозносились.
Однако картинные галереи он осматривал молниеносно и не давал матери
задерживаться перед полотнами.
- Лидия, пошли, пошли отсюда! - торопил он ее: во время путешествий он
вечно куда-то спешил.
Впрочем, мать тоже не была большой любительницей живописи. Однако
Казорати она знала лично и считала его обаятельным.
- У него очень милое лицо.
"Милое лицо" художника было для нее достаточным аргументом в пользу его
картин.
- Я была в мастерской Казорати, - объявляла сестра, возвращаясь домой.