"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

- Копия - Марио! Смотри, Беппино, правда, наш Марио красавчик? -
спрашивала она отца.
- Не нахожу, - отвечал отец. - Джино гораздо красивее.
- И Джино тоже красавчик, - кивала мать. - Все они очень симпатичные.
Таких детей ни у кого нет!
А уж если Джино или Марио облачались в новый костюмчик от портного
Маккерони, восторгам матери не было конца.
- Ах, какие милые дети, в новых костюмчиках я их еще больше люблю!
По поводу красоты и уродства у нас в доме никогда не сходились во
мнениях. Например, спорили, красива или нет некая синьора Джильда из
Палермо, служившая у наших друзей гувернанткой. Братья уверяли, что она
просто страшилище, но мать говорила, что она необыкновенная красотка.
- Да ты что! - орал отец, закатываясь тем громовым смехом, от которого
все дрожало в доме. - Да ты что! Какая она красотка!
Так же долго обсуждалось, кто страшней - Коломбо или Коэны - это наши
летние знакомые.
- Коэны страшней! - надрывался отец. - Да как можно их сравнивать с
Коломбо? Это же небо и земля! Глаз у тебя нет, что ли! Все вы слепые!
О своих многочисленных двоюродных сестрах - Маргаритах или Регинах -
отец всегда отзывался с восхищением:
- Регина в молодости такая была красавица!
- Ну что ты, Беппино! - возражала мать. - Какая же она красавица! - И
мать вытягивала подбородок и нижнюю губу, чтобы показать уродство Регины.
- Да что ты понимаешь в женской красоте? - возмущался отец. - Ведь,
по-твоему, Коломбо страшней Коэнов!
Джино был серьезный, прилежный и спокойный мальчик; он никогда не
дрался с братьями, был заправским скалолазом и отцовским любимчиком. Отец ни
разу на моей памяти не назвал его "ослом", правда говорил, что "язык у него
плохо подвешен". "Плохо подвешенный язык" на нашем лексиконе означал, что из
Джино слова не вытянешь. Джино в самом деле был неразговорчив: он все читал,
а когда к нему обращались, отвечал односложно, не поднимая головы. Когда
Альберто и Марио пускали в ход кулаки, он и ухом не вел - продолжал себе
читать, и матери приходилось трясти его, чтобы он их разнял. Во время чтения
он машинально ел хлеб, одну булку за другой: после обеда Джино мог съесть не
меньше килограмма.
- Джино, - кричал отец. - Ты что, язык проглотил? Расскажи же
что-нибудь! И не ешь столько хлеба, иначе будет несварение желудка!
У Джино действительно часто бывало несварение: тогда он наливался
кровью, ходил мрачный, а его растопыренные уши пылали огнем. Отца
недомогание Джино очень тревожило, и он, бывало, будил мать по ночам,
спрашивая:
- Чего это Джино надулся, как мышь на крупу? Уж не натворил ли он бед?
Настоящего несварения отец никогда не умел распознать: если сын дулся
на весь свет, он тут же определял несварение, а стоило тому и в самом деле
заболеть животом, подозревал какую-нибудь темную историю с женщинами - "с
кокотками", как он выражался.
Иногда по вечерам он водил Джино к Лопесам, поскольку был глубоко
убежден, что Джино - самый серьезный, воспитанный и презентабельный из его
сыновей. Правда, у Джино была одна слабость - поспать после обеда; засыпал
он и у Лопесов, в кресле, сидя против Фрэнсис, которая ему что-то говорила,