"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

необъяснимой. У матери осталась выцветшая фотография, стоявшая на комоде:
Сильвио был снят в соломенной шляпе и с закрученными вверх усиками; рядом
стояла другая фотография - мать с Анной Кулишовой под дождем, обе в шляпах с
вуалью и перьями.
А еще у нас в шкафу хранилась незаконченная опера Сильвио "Пер Гюнт" -
большие нотные тетради, перевязанные лентами.
- Как он был остроумен! - говорила мать. - Как обаятелен! А "Пер
Гюнт" - просто выдающаяся вещь.
Мать не теряла надежды, что хотя бы кто-нибудь из нас станет
музыкантом, как Сильвио; надежду эту мы не оправдали: ни у кого из нас не
оказалось музыкального слуха, и если мы пытались петь, то страшно
фальшивили, однако петь все мы очень любили; по утрам, прибирая в своей
комнате, Паола заунывным голосом мурлыкала арии из опер и песни, услышанные
от матери. Иногда они ходили с матерью на концерты, и Паола клялась, что
музыку просто обожает, но братья говорили, что она притворяется и музыка ей
до лампочки. Меня и братьев мать было попробовала повести на концерт, но мы
там благополучно заснули; а в опере мы жаловались, что "из-за этой музыки
совсем не слышно слов". Однажды мы с матерью отправились слушать "Мадам
Баттерфляй". Я прихватила с собой "Коррьере дей пикколи"*] и весь спектакль
читала, стараясь разобрать слова при слабом свете, падавшем со сцены, и
затыкая уши, чтобы не слышать грохота музыки.
______________
* Детский выпуск миланской газеты "Коррьере делла сера".

Но когда пела мать, мы слушали ее с раскрытым ртом. Однажды Джино
спросили, слышал ли он оперы Вагнера.
- Да, конечно, - ответил он, - я слышал, как мама поет "Лоэнгрина".
Отец музыку не просто не любил, а ненавидел: ненавидел все, что
издавало музыку, будь то фортепьяно, губная гармошка или барабан. Однажды в
Риме, после войны, мы были с ним в ресторане. К нам подошла нищенка.
Официант хотел было прогнать ее. Отец на него прикрикнул:
- Не смейте прогонять эту бедную женщину! Оставьте ее в покое!
Он подал милостыню женщине, а разобиженный официант удалился в уголок,
повесив на руку салфетку. И вдруг нищенка извлекла из-под своей широкой
хламиды гитару и принялась играть. Отец сразу занервничал: стал двигать
стаканы, тарелки, хлебницу, хлопал салфеткой по коленям. Но женщина
продолжала играть, то и дело благодарно кланяясь ему за оказанное
покровительство и извлекая из гитары жалобное, протяжное дребезжание.
В конце концов отец не выдержал:
- Довольно! Уходите отсюда! Я не выношу этой музыки!
Но нищенка не унималась, а официант из своего угла кидал на нас
злобные, торжествующие взгляды.
Помимо самоубийства Сильвио существовала в нашем доме еще одна
таинственная история, правда, она имела отношение к людям, которые не
сходили у родителей с уст: дело в том, что Турати и Кулишова хотя и не были
женаты, но жили вместе. В этой таинственности тоже, по-моему, виноват был
отец с его врожденной стыдливостью, мать вряд ли стала бы придавать этому
значение. Наверное, проще было бы нам солгать, сказать, что Турати с
Кулишовой - муж и жена. Но от нас или, во всяком случае, от меня, совсем еще
девочки, скрывали, что они живут вместе, а я недоумевала, кто же они -