"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

в колокола, и этот назойливый звук вывел его из себя.
Однажды за столом, после отцовского нагоняя, и даже не очень сильного,
Альберто схватил столовый нож и полоснул себя по тыльной стороне ладони.
Хлынула кровь, помню испуг, крики, слезы матери, испуганного и орущего отца
со стерильными салфетками и пузырьком йода в руках.
После ссор и драк с Альберто Марио несколько дней ходил, по выражению
отца, с "перекошенной мордой" и "дулся, как мышь на крупу". За столом он
сидел бледный, сквозь набрякшие веки глаз было почти не видно: глаза у него
вообще были маленькие, с узким и длинным, как у китайца, разрезом, но в дни
"перекошенной морды" они и вовсе превращались в щелки. От него слова было не
добиться, на всех он дулся, считая, что все вечно против него, на стороне
Альберто, мало того - отец позволяет себе на него, такого взрослого,
поднимать руку.
- Видала эту перекошенную морду? Гляди, надулся, как мышь на крупу! -
говорил отец матери, едва Марио выходил из своей комнаты. - Ну, чего
надулся? Слова из него не вытянешь! Вот осел-то!
Когда обида наконец проходила, Марио являлся в гостиную с какой-то
задумчивой улыбкой, садился в кресло и, прикрыв глаза, поглаживая щеки,
начинал повторять:
- Сало лежало немало.
Эту присказку он придумал сам и мог твердить ее без конца.
- Сало лежало немало. Сало вонючее стало. Сало воняло, как кало.
- Марио! - рявкал отец. - А ну прекрати свои гнусности!
- Сало лежало немало, - снова заводил Марио, как только отец закрывал
за собой дверь кабинета.
А в гостиной мать рассказывала Терни, большому своему другу, про Марио.
- До чего ж он мил, когда ведет себя хорошо! Просто прелесть! Весь в
Сильвио!
Сильвио - это брат матери, который покончил с собой. Его смерть была в
нашем доме окружена ореолом таинственности, я и теперь знаю только, что он
застрелился, а почему - не знаю. Думаю, этот ореол таинственности вокруг
фигуры Сильвио создал главным образом отец: он не хотел, чтобы мы знали, что
в нашем роду был самоубийца, а быть может, существовали и другие, неведомые
мне причины. Что касается матери, то она всегда с удовольствием рассказывала
о Сильвио: по натуре мать была настолько жизнерадостна, что вбирала в себя и
принимала все на свете; в любой вещи, в любом человеке находила радостное и
хорошее, оставляя в тени грустное и недоброе, лишь изредка вспоминая его с
легким вздохом.
Сильвио был поэтом и композитором. Он положил на музыку некоторые стихи
Поля Верлена - "Опавшие листья" и другие. Играл он редко и плохо, свои
сочинения напевал вполголоса, аккомпанируя себе на фортепьяно одним пальцем.
- Послушай, глупая, - говорил он моей матери, - послушай, до чего
красиво.
Хотя играл он из рук вон плохо, а для пения ему не хватало голоса,
слушать его, по словам матери, было одно удовольствие. Сильвио был очень
элегантен, одевался с иголочки: не дай бог, если стрелка на брюках была
плохо отглажена; он ходил по Милану, опираясь на трость с набалдашником из
слоновой кости, в соломенной шляпе, встречался с друзьями в кафе и
разговаривал с ними о музыке. В рассказах матери Сильвио представал всегда
веселым человеком, и его гибель, когда я узнала подробности, показалась мне