"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

что происходит у него в лаборатории, как ведут себя некоторые культуры
тканей, которые он наблюдал в пробирках, и возмущался, если мать не
проявляла должного интереса. Отец за обедом ужасно много ел, но поглощал все
с такой скоростью, что, казалось, он не ест вовсе; в один миг опустошив
тарелку, он и сам был уверен, что ест мало, и заразил своей уверенностью
мать, всегда его умолявшую хоть немного поесть. Он же, наоборот, ругал мать
за обжорство.
- Не наедайся так! У тебя будет несварение!
Или время от времени рявкал на нас:
- Не трогай ногти!
Мать с детства имела привычку отдирать заусенцы: это стоило ей
ногтоеды, а позже, в пансионе, даже один раз кожа слезла с пальца.
Все мы, по мнению отца, переедали и рисковали получить несварение
желудка. Если еда ему не нравилась, он говорил, что она вредна для здоровья,
потому что плохо переваривается, если нравилась - говорил, что полезна и
"возбуждает перистальтику".
Если блюдо было ему не по душе, он выходил из себя:
- Ну кто так готовит мясо? Вы же знаете, что я такое мясо терпеть не
могу!
Но если что-то готовили по его вкусу, это отца все равно раздражало.
- Нечего готовить специально для меня! Я не желаю, чтоб готовили
специально для меня! Я ем все, - заявлял он. - Я не такой привереда, как вы.
Главное для меня - поесть.
- Нельзя же все время говорить о еде, это вульгарно! - выговаривал он
нам, если слышал, как мы обсуждаем то или иное кушанье.
- Как же я люблю сыр! - неизменно восклицала мать, когда на столе
появлялось блюдо с сыром.
- Господи, какая ты зануда! - взрывался отец. - Сколько можно повторять
одно и то же?!
Отец очень любил спелые фрукты, поэтому, если нам попадалась перезрелая
груша, мы тут же ее отдавали ему.
- Ага, подсовываете мне гнилые груши! Ах вы, ослы чертовы! - Он хохотал
так, что стены в доме тряслись, и в два укуса поглощал грушу.
- Орехи, - говорил отец, раскалывая орех, - очень полезны. Они
возбуждают перистальтику.
- А ты разве не зануда? - пеняла ему мать. - И ты всегда повторяешь
одно и то же.
Отец страшно оскорблялся:
- Да как у тебя язык повернулся назвать меня занудой? Чертова ослица!
Политика вызывала в нашем доме жаркие споры, которые оканчивались
бранью, бросанием салфеток, яростным хлопаньем дверей. Это были первые годы
фашизма. Почему отец и братья спорили с таким жаром, я не могу себе
объяснить, ведь они, как я полагаю, все были против фашизма; недавно я
спросила об этом братьев, но ни один не смог ничего толком объяснить. Однако
всем были памятны эти яростные споры. Мне кажется, мой брат Марио из духа
противоречия защищал Муссолини, и это, конечно, выводило из себя отца: у них
с Марио были вечные раздоры.
О Турати отец мой всегда отзывался как о предельно наивном человеке, а
мать, не считавшая наивность пороком, вздыхала, качала головой и говорила:
- Бедный мой Филиппет!