"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

детей. В первую мировую отец служил военным врачом на Карее. Наконец мы
осели в Турине.
Первые годы жизни в Турине оказались нелегкими, особенно для матери.
Только что кончилась война, жизнь все дорожала, а денег у нас не было. В
Турине мы мерзли, мать жаловалась и на холод, и на дом, сырой и темный:
отец, по ее словам, как всегда, взял первое попавшееся, ни у кого не
спросясь. Отец же заявлял, что она жаловалась в Сассари, жаловалась в
Палермо: она где угодно найдет предлог побрюзжать. Однако о Палермо и
Сассари мать вспоминала теперь как о рае земном. И в Сассари, и в Палермо у
нее остались друзья, которым она, правда, не писал а из-за неспособности
поддерживать связи с далекими людьми, но то и дело вспоминала и друзей, и
прекрасные, залитые солнцем дома, где она жила припеваючи, со всеми
удобствами, и отличную прислугу. В Турине же ей первое время вообще не
удавалось найти прислугу. Пока наконец не знаю откуда в доме не появилась
Наталина, прослужившая у нас тридцать лет.
По правде говоря, в Сассари и Палермо, несмотря на жалобы и брюзжание,
матери действительно было очень хорошо; характер у нее был легкий, она
всегда находила себе друзей, и все ее любили, она умела радоваться
окружающему, умела быть счастливой. Была она счастлива и в первые годы в
Турине, среди всей нашей неустроенности и лишений, хотя и вечно плакалась по
причине холода, раздражительности мужа, тоски по родным местам, подросших
детей, которым нужны были учебники, теплая одежда, ботинки - а разве на всех
напасешься? И все же она была счастлива: поплакавшись, мгновенно веселела и
на весь дом распевала "Лоэнгрина", и "Башмачок, увязший в снегу", и "Дона
Карлоса де Тадрида". Впоследствии она вспоминала эти годы, когда дети жили
еще с ней, денег не было, акции на недвижимость все падали, а в доме было
темно и сыро, как самую прекрасную, счастливейшую пору своей жизни.
- Во времена виа Пастренго, - говорила она потом: на виа Пастренго мы
тогда жили.
Дом на виа Пастренго был очень большой. Десять или двенадцать комнат,
двор, сад, куда выходила застекленная веранда. Однако он действительно был
темный и сырой: зимой в уборной даже росли грибы. Об этих грибах в семье
много было разговору: братья сказали бабушке по отцу, которая приехала к нам
погостить, что мы их поджарим и съедим, а бабушка хотя и не поверила, но все
равно с ужасом и отвращением произнесла:
- В этом доме из всего устраивают бордель.
Я была в то время совсем маленькая и Палермо, город, где родилась и
откуда уехала, когда мне было три года, помнила смутно. Но и я, уподобляясь
сестре и матери, воображала, что тоскую по Палермо, по пляжу в Монделло,
куда мы ходили купаться, по синьоре Мессине, подруге моей матери, и по
девочке Ольге, подруге моей сестры: ее я звала "взаправдашней Ольгой", чтобы
отличать от моей куклы Ольги, и всякий раз, когда мы встречались на пляже,
говорила:
- Я стесняюсь взаправдашней Ольги.
Все они остались там, в Палермо и Монделло. Упиваясь своей воображаемой
тоской, я сочинила первое в своей жизни стихотворение всего из двух строчек:


Палермино, Палермин
Куда лучше, чем Турин.