"Наталия Гинзбург. Семейный беседы: Романы, повести, рассказы " - читать интересную книгу автора

познакомилась с моим отцом и вышла за него замуж. Бабушка по отцу была
против этого брака, потому что моя мать не еврейка и к тому же - кто-то ей
наболтал - ревностная католичка: при виде церкви она якобы непременно
крестится и отвешивает поклоны. Это была, конечно, чушь: никто в семье
матери не ходил в церковь и не крестился. Бабушка немного поартачилась, а
потом согласилась познакомиться с матерью; встреча состоялась в театре,
давали какую-то пьесу, где белая женщина попадает к неграм и одна из
негритянок точит на нее зубы из ревности и вопит, выпучив глаза: "Котлету из
белой мадамы! Котлету из белой мадамы!"
- Котлету из белой мадамы, - говорила мать всякий раз, как ела котлету.
В театр они пошли по контрамаркам, потому что брат моего отца, дядя
Чезаре, был театральным критиком. Дядя Чезаре был полной противоположностью
моему отцу - спокойный, полный и всегда веселый; как критик он не отличался
строгостью, никогда ни одну пьесу не ругал, в каждой находил что-нибудь
хорошее, а когда моя мать о какой-нибудь отзывалась плохо, он с возмущением
говорил:
- Попробуй-ка, напиши такую же.
Дядя Чезаре женился на актрисе, и это была для бабушки настоящая драма.
Много лет она знаться не желала с невесткой, потому что актриса, на ее
взгляд, еще хуже, чем ревностная католичка.
Мой отец, женившись, поступил во Флоренции работать в клинику одного из
дядьев матери, прозванного Полоумный из-за того, что специализировался на
умственных расстройствах. Полоумный на самом деле был человеком большого
ума, эрудированным, ироничным; не знаю, дошло ли до него, что у нас в семье
его так называют. В доме своей свекрови мать познакомилась с огромным
выводком Маргарит и Регин, двоюродных сестер и теток моего отца, а также со
знаменитой Вандеей, в ту пору еще здравствовавшей. Что до дедушки Паренте,
то он давно умер; умерла и его жена, бабушка Дольчетта, и их слуга, Грузчик
Бепо. Про бабушку Дольчетту мы знали, что она была маленькая и круглая, как
шарик, и вечно страдала несварением желудка, потому что слишком много ела.
При несварении ее рвало, и она ложилась в постель, но спустя немного
домашние обнаруживали, что она снова ест яйцо.
- Уж больно свежее, - говорила она в свое оправдание.
У дедушки Паренте и бабушки Дольчетты была дочь по имени Розина. Муж
этой Розины умер, оставив ее с малыми детьми и почти без денег. Она тогда
вернулась в отцовский дом. На следующий день после ее возвращения, когда все
сидели за столом, бабушка Дольчетта спросила, поглядев на дочь:
- Что это с нашей Розиной, не больно-то она весела нынче?
Истории про яйцо и про Розину во всех подробностях рассказывала нам
мать, потому что отец рассказывать не умел; он путался, начинал оглушительно
хохотать: воспоминания о семье и о детстве всегда вызывали у него приступы
смеха, и мы сквозь этот смех ничего не могли понять в его рассказах.
Мать, напротив, рассказывала очень хорошо и любила рассказывать.
Начинала она обычно за столом, обращаясь к кому-нибудь из нас, и - неважно,
шла ли речь о семействе моего отца или о ее родственниках, - все больше
увлекалась, глаза блестели, словно она рассказывала эту историю в первый, а
не в сотый раз.
- Был у меня дядя по прозвищу Барбизон.
Кто-нибудь непременно говорил:
- Да знаю! Ты сто раз рассказывала!