"Лев Владимирович Гинзбург. Бездна " - читать интересную книгу автора

Приказали проходить по одному.
Расстрел начался.
Обреченные по одному, кто медленно, кто бегом, подходили и
становились по колено в воду, в ров. Офицер не торопился. Он даже указывал
рукой, где стоять. Стрелял одиночными выстрелами в затылок, трупы падали в
воду, мутная вода [79] окрашивалась кровью. Так прошло примерно около 15-20
человек. Военнопленные уже стали подбегать по два и по три человека сразу.
Еще стоявшие не были расстреляны, как подбегали новые, поэтому некоторые
успели упасть в воду, не замеченные палачом. В это время один из
военнопленных, дойдя до ямы, не прыгнул в нее, а пробежал сзади офицера,
перескочил через насыпь и скрылся в винограднике. Увидев это, палач зарычал,
посмотрел на нас и побежал следом за ним.
В эту минуту, когда расстрел временно прекратился, из ямы на
другую сторону рва стал вылезать человек. Кто-то крикнул: "Стреляй!"; я
вскинул вингозку и выстрелил в этого человека. Он осунулся и упал в ров...
...В Новороссийске я участвовал в расстреле советских активистов.
Среди них был раздетый до пояса мужчина, лет пятидесяти, с небольшими,
поседевшими усами. Вышел, посмотрел на нас с презрением. Спокойно пошел к
окопу, спрыгнул в него, встал лицом к немцу и сказал: "Стреляй, фашист!"
Офицер растерялся и потребовал, чтобы человек повернулся спиной. Шеф
заинтересовался этой картиной и подошел ближе. Засмеявшись, он направил
автомат на пожилого человека. В это время человек громко закричал: "Да
здравствует..." - автоматный выстрел оборвал его последние слова.
Нескольких нам пришлось силой подталкивать к окопу. Они упирались,
называли нас фашистами, гадами, старались укусить или ударить...


* * *

...Однажды меня подсадили в камеру к арестованным и отвели в
подвал. Там находилось несколько человек: мать со взрослой дочерью (лет
18-20), одна туберкулезная женщина, которая все время лежала. Еще трое.
Люди не знали, кто я, и верили мне, когда я им сказал, что
пробирался домой из плена. Они мне сочувствовали, успокаивали и говорили,
что ничего тебе не будет, отправят обратно в концлагерь и все. Они мне
выделили место в каморке и все беспокоились о своих квартирах, чтобы никто
не разграбил их вещи. Ночью все спали, только я один не мог уснуть, ждал
утра. Больная женщина меня все укладывала и успокаивала.
Утром переводчик вызвал меня к шефу, он спросил, о чем были в
камере разговоры, и приказал вернуть мне форму, а затем отправиться со
служебным автобусом к месту расстрела. [80]
Из подвала вывели знакомых мне женщин. Я не мог смотреть им в
глаза. Увидев меня в немецкой форме, они удивились, но никто из них не
сказал мне ни слова. Я о них ничего плохого не говорил, но я чувствовал себя
таким подлым и низким человеком. Меня, очевидно, специально вывели на этот
расстрел. Мне жаль было этих простых и добрых людей, но я не находил выхода,
попав в зту кровавую шайку.
Повезли. Заехали по дороге в один дом, захватили женщину лет
сорока с ребенком. В руке она держала бутылочку с молоком. Ее усадили в
автобус, и мы поехали. Это была жена начальника милиции.