"Нодар Джин. Повесть о любви и суете" - читать интересную книгу автора

не дети, а японцы. И что именно из-за них он рано сегодня и открылся: через
сорок минут, приобщённые к догматам западной церкви, восточные гости должны
быть уже на пристани.
Извинившись, Грабовски оправил на себе ризу и удалился их
приветствовать.





5. Проверять жизнь на фактичность


Восточным гостям я предпочёл шизофреников и раскрыл брошюру.
Ошибка обошлась мне дорого. Пока гости, озиравшиеся на фрески и
продвигавшиеся к Христу в другом конце зала, поровнялись со мной, - в
течение этого времени я выяснил, что страдаю неизлечимым бредом реальности:
не умею проверять жизнь на фактичность и отличать её от нереального. И -
наоборот.
Вторая глава - о бреде беременности - тоже началась со встревожившего
перечня симптомов. Я затаил дыхание и стал читать дальше, но от
дополнительного ужаса самопознания меня уберегли четыре вспышки света.
Вскинув глаза, я увидел перед собой столько же японок. Одинаково
крохотных и синих, как почки на ветке сакуры - хотя и с разными лицами,
чтобы различать. Лишённые возраста, но оснащённые камерами, японки щёлкнули
меня ещё раз, а потом одна из них, с самыми синими губами, сюсюкнула, что в
молящемся католике её умиляет доверие к Небесному Судье.
В иной ситуации я бы откликнулся в стиле как раз манчестерского судьи,
но к японкам испытывал благодарность, поскольку они отвлекли меня от
брошюры. Отшвырнув её, я встал и сообщил гостьям, что, не будучи католиком,
прихожусь им бывшим соседом: от Японских островов Россию отделяет только
пролив.
Трое развернулись и примкнули к толпе, но четвёртая, с губами, пришла в
восторг. Демонстрируя знание России, объявила, что Зиноски - гад, Ицин
загадочен, а Чахо - душка.
Я напрягся и выяснил, будто Жириновский симптоматичен только потому,
что никакой пролив, по его мнению, не вправе отделить от России Курильские
острова или допустить их слияния с Японскими. Утверждение о загадочности
Ельцина я отверг тоже: какая в том загадка, если опытный коммунист, испытав
решительный упадок умственных сил, объявляет себя и демократом и
реформатором, а потом уходит на пенсию в Кремль, где, между тем, не столько
отдыхает, сколько лечится?
Японка не поняла меня и перешла к Чахо. Сказала, что это - русский
классик, сочинивший много историй про людей, хотя больше всего ей нравится
про собаку. Я заподозрил Тургенева, но она настояла, что классика зовут
Чахо.
А как зовут собаку, улыбнулся я. Не Муму?
Пёсик был без имени, улыбнулась и она, но выглядел "вот так".
С этими словами японка оглянулась сперва на Грабовского и убедилась,
что тот продолжает стоять перед Марией и объяснять толпе технику непорочного