"Нодар Джин. Повесть о любви и суете" - читать интересную книгу автора

поступила из соображения, что каждые сутки население земли прирастает на
большее число людей, чем проживают в Сочи, а натуральное продовольствие,
наоборот, иссякает. И что продуктов во всём мире хватило бы только на
полтора месяца. Техникум обещал научить не только тому как поспеть за
историей, но и как придать искусственной пище свойства настоящей.
Богдан очень удачно нанялся на строительство дачного дома для бывшего
сочинца, разбогатевшего на Западе еврея по фамилии Цфасман, который вернулся
на родину и учредил два супермаркета.
К этому времени доцент Гусев смирился с утратой и жены и веры,
переживая теперь только потерю зубов. Кстати, из-за дурного питания.
Услышав, однако, о возвращении Цфасмана, он разгневался, ибо до репатриации
в Германию тот считался крупнейшим хапугой в системе городского нарпита.
Хотя от обобщений относительно национальности возвращенца Гусев удержался и
в этот раз, Богдана он назвал рабом и объявил, будто жизнь пошла не в
будущее, а, наоборот, во времена, о которых сам он, родившийся уже при
социализме, знал понаслышке.
Молодожёны возмутились. Анна разъяснила отцу, что приличные
супермаркеты - лучшая защита от заболеваний дёсен, а Богдан зарёкся, будто
старые времена пройдут для него быстро и рабом он будет недолго: как только
получит российский паспорт, пойдёт сразу в будущее - в береговую охрану.
Если не заметят, что недостаёт ребра.
Доцент прикрыл ладонью пустые дёсна и в недоумении вышепелявил трудный
вопрос: кого именно Богдан будет охранять в будущем на этих берегах? И от
кого?
Юноша, повторила мне Анна, разбирался во всём и смог бы ответить тестю
по-всякому. Сослаться хотя бы на украинских националистов. Но ответил как в
лучших песнях: её он и будет охранять на этих берегах, Анну Хмельницкую!
Он и вправду охранял её.
Поскольку время пока стояло невоенное, украинцы Анне не угрожали. Но
врагов хватало и без войны. Богдан охранял её, например, от заезжих
охотников за любовной наживой, которых Анна раздражала красотой и которые, в
отличие от сочинских, не ведали, что он - метатель кортиков.
Ещё, например, от подруг, не умеющих интересоваться главным, а только
хлопающих глазами, зашпаклёванными заморской дуростью и сажей.
Или, наоборот, от людей, расписывавших будущее на каком-то самодельном
наречии, но ни разу это будущее не видевших.
Или, ещё наоборот, от тех, кто живут без усердия.
Даже - от удушающих воспоминаний о матери во сне или наяву.
Единственное, однако, от чего Богдан не мог оградить Анну - это от
того, что находило на неё именно между явью и сном, в тот краткий
промежуток, пока, уже отдалившись от существующего, она ещё не прибыла в
сон. Это время обособилось в её жизни давно, и поначалу она боялась его, ибо
оно вводило в мир, ни на что не похожий. Иной, чем правда, но правдивей, чем
сон, - он страшил Анну своим несуществованием. Точнее, - тем, что находился
не там, где всё на свете пребывает, а в другом месте.
Потом она не только перестала бояться этого промежутка времени, но в
его ожидании и проживала часто своей день. Он обрёл для неё такую же
самостоятельность, как явь и сон. Иногда даже казалось, что он - не они -
содержит в себе главное. Поэтому когда в её жизнь стал входить Богдан, а
особенно когда её осенило, будто он и есть её настоящее счастье, Анна