"Томас Гиффорд. Сокровища Рейха" - читать интересную книгу автора

целый ряд раздвижных дверей, открывавших взору обширные пространства
затененных гостиных. Когда-то в детстве мы с Сирилом носились по этим
комнатам, играя в салочки и прятки, поднимая порой такой невообразимый шум,
что нашей няне или секретарю деда с трудом удавалось нас утихомирить. Я
никогда не испытывал такого удручающего одиночества, как сейчас, стоя в этом
пустом доме, среди гнетущей тишины, прислушиваясь к завыванию ветра и
методичному лязгу полуоторванной железяки где-то в задней части дома.
Я прошел через первую гостиную, включив по пути свет, и оказался в
библиотеке - моем прибежище в этом огромном доме еще с тех давних времен,
когда я даже не умел читать. С разрешения деда я усаживался в огромное
кожаное кресло, все потертое, потрескавшееся и невероятно древнее, и листал
энциклопедии, исторические атласы и какие-то малоизвестные, забытые журналы,
которые давным-давно перестали издавать.
Казалось, и теперь в библиотеке было тепло и уютно, словно дед только
что поднялся по лестнице и ушел спать к себе в комнату. На холодной решетке
камина, напротив его письменного стола с бронзовыми лампами, возвышались
сложенные стопкой поленья. Книги и книжные полки во всю ширину стен были
тщательно протерты от пыли. Между ними все так же висела карта Второй
мировой войны, испещренная цветными флажками, обозначавшими положение на
фронте. Подойдя к ней, я понял, что дед перед смертью повторно "провоевал"
немецкий прорыв в Арденнах зимой 1944/45 года.
Еще одна цепочка флажков, но уже белого цвета, прочертила коридор, по
которому предполагалось вывезти Гитлера в конце войны. Сохранявший трезвость
мысли в любой обстановке, дед всегда называл тех, кто верил в возможность
побега фюрера по этому маршруту, пустыми мечтателями. Гитлер умер, и, по
мнению деда, он сам обрек себя на бесславный конец своими вопиющими
крайностями, взбалмошностью, полным отсутствием чувства реальности и вполне
заслужил смерть.
Несмотря на это, видное место на стене занимали фотографии деда в
компании вершителей мировой политики, многие из них были с автографами. На
одной он даже раскуривал символическую сигару с Уинстоном Черчиллем,
прозябавшим в забвении и одиночестве в обстановке разнузданного
политического авантюризма тридцатых годов. Будучи ярым политическим
противником Черчилля, дед беспредельно преклонялся перед ним как личностью.
Однако большинство фотографий тех времен запечатлело деда в компании
нацистских лидеров: вот он и Гитлер беседуют, сидя в плетеных садовых
креслах на фоне цветника в косых лучах заходящего солнца; вот он, Гитлер и
Ева Браун сидят за обеденным столом и весело болтают, две немецкие овчарки
дремлют у их ног; вот дед устремил взгляд на бутылку вина, которую
демонстрирует Риббентроп с выражением такого спесивого высокомерия, что это
вызывает смех; вот он возле невероятных размеров "мерседес-бенца" с
неуверенной улыбкой на лице, словно хочет понять, чем вызвана нарочитая
веселость стоящего рядом Геринга.
Было немало и семейных фотографий, в том числе и моей персоны. На одной
из них я стоял с бейсбольной битой в руках, в фуражке клуба "Чикаго-кабз", с
улыбкой глядя на деда, как всегда, одетого в элегантный дорогой костюм и при
галстуке. Рядом фотографии отца, молодого и внутренне собранного, и матери -
она весело смеется, держа на руках мою маленькую сестренку Ли...
Дом стонал от порывов ветра. Не имело смысла оставаться в библиотеке,
чтобы предаваться воспоминаниям. К тому же я страшно устал. С сервировочного