"Иоганн Вольфганг Гете. Избирательное Сродство" - читать интересную книгу автора

спокойное письмо, что было совершенно невозможно. Естественно, что он дал
себе отсрочку. Он в немногих словах просил друга извинить его, что не писал
эти дни, что и сегодня не пишет подробно, и обещал в ближайшем будущем
письмо более содержательное и успокоительное.
На следующий день, во время прогулки к тому же самому месту, Шарлотта
воспользовалась случаем и возобновила вчерашний разговор, держась, вероятно,
того мнения, что самый надежный способ притупить чужое намерение - это часто
его обсуждать...
Эдуард сам желал к нему вернуться. Говорил он, по обыкновению,
дружелюбно и мило: если благодаря своей впечатлительности он легко
воспламенялся, если, живо к чему-либо стремясь, он проявлял настойчивость,
если его упрямство могло вызвать досаду в другом, то все его доводы
настолько смягчала совершенная деликатность в отношении собеседника, что,
несмотря на такую настойчивость, его всегда находили любезным.
Так ему в это утро удалось сперва привести Шарлотту в веселое
расположение духа, а потом, искусно меняя течение разговора, настолько
задеть ее за живое, что под конец она воскликнула:
- Ты, наверно, хочешь, чтобы возлюбленному я уступила в том, в чем я
отказала мужу. Но тебе, дорогой мой,- продолжала она,- пусть хоть будет
известно, что твои желания и та милая живость, с которой ты их выражаешь, не
оставили меня равнодушной или бесчувственной. Они побуждают меня сделать
признание. Я тоже кое-что от тебя скрывала. Я нахожусь в таком же положении,
как и ты, и уже сделала над собой усилие, которого жду теперь от тебя.
- Это мне отрадно слышать,- сказал Эдуард.- Я замечаю, что в
супружеской жизни порой полезны разногласия, ибо благодаря им узнаешь друг о
друге кое-что новое.
- Итак, да будет тебе известно,- сказала Шарлотта,- что у меня с
Оттилией дело обстоит так же, как у тебя с капитаном. Мне очень жаль, что
это милое дитя находится в пансионе, где ей, конечно, тяжело. Если Люциана,
моя дочь, рожденная для жизни в свете, и воспитывается там для света, если
иностранные языки, история и прочие сведения из наук, преподаваемые ей,
даются ей так же легко, как гамма и вариации, схватываемые ею с листа, если
при живости своею характера и отличной памяти она, можно сказать, все
забывает и сразу же все вспоминает, если она непринужденностью в обращении,
грацией в танцах, уверенной легкостью в разговоре первенствует над всеми и,
самой природой предназначенная властвовать, царит в своем тесном кружке;
если начальница этого пансиона видит в ней маленькое божество, которое, лишь
попав в ее руки, по-настоящему расцвело и которое принесет ей честь, завоюет
ей доверие и привлечет целый поток других юных девиц; если первые листки ее
писем и ежемесячных отчетов содержат сплошные гимны бесценным свойствам
этого ребенка - гимны, которые я вынуждена, переводить на свою прозу,- то,
напротив, все ее последующие упоминания об Оттилии не что иное, как
извинение за извинением по поводу того, что такая, во всем остальном
превосходная, девушка не развивается и не выказывает ни способностей, ни
талантов. То немногое, что она сверх этого добавляет, тоже не загадка для
меня, ибо в этом милом ребенке я всецело узнаю характер ее матери, моей
дорогой подруги, выросшей вместе со мной, и из дочери ее, если бы я могла
сама воспитывать ее или следить за ней, я сделала бы чудесное существо.
Но так как это отнюдь не входит в наши планы и уклад жизни нельзя то и
дело менять и перестраивать, вводя в него что-нибудь новое, я готова