"Герман Гессе. Краткое жизнеописание" - читать интересную книгу автора

войну, всю похоть человекоубийства, все легкомыслие, всю грубую тягу к
удовольствиям, всю трусость мира я находил сполна и в себе самом, я потерял
начала уважение к себе, потом испытал даже презрение, я не мог делать ничего
иного, как только доводить до конца свое заглядывание в хаос - с надеждой,
то разгоравшейся, то гаснувшей, что снова обрету по ту сторону хаоса
природу, обрету Невинность. Что говорить, каждый проснувшийся к истинному
самосознанию человек проходит тот же узкий путь через пустыню, а
рассказывать об этом прочим было бы напрасной потерей труда.
Когда друзья становились мне неверны, я порой испытывал печаль, но
никогда не обиду, напротив, я скорее воспринимал это как подтверждение
правильности моего пути. Эти прежние друзья были в конце концов совершенно
правы, когда говорите, что раньше я был таким симпатичным человеком и
писателем, между тем как теперешняя моя проблематика попросту неаппетитна.
Вопросы тонкого вкуса или нравственной респектабельности были уже давно не
для меня, не было никого, кто понимал бы мой язык. Друзья эти, наверное, с
полным основанием корили меня, что мои книги потеряли красоту и гармонию.
Сами эти слова вызывали у меня разве что смех - что красота, что гармония
тому, кто приговорен к смерти, кто надрывается, силясь пробежать между
обваливающимися стенами? Кто знает, может быть, вопреки вере всей моей жизни
я все-таки вовсе не поэт и все мои усилия по эстетической части были
ошибкой? Почему бы и нет - даже это больше не имело значения. Преобладающая
часть того, что я увидел, спускаясь по кругам ада в себе самом, была фальшью
и подделкой без всякой ценности - так и с бредом моего призвания, моего
таланта дело, наверное, обстояло не лучше. Ах, до чего все это было
несущественно! И то, что я некогда с тщеславием и ребяческой радостью
рассматривал как свою задачу, тоже улетучилось. Свою задачу, или, лучше
сказать, свой путь к спасению, я видел теперь не в сфере лирики, или
философии, или еще какой-нибудь подобной специальной области, но единственно
в том, чтобы дать немногому действительно живому и сильному во мне пережить
свою жизнь до конца, единственно в безоговорочной верности тому, что я еще
ощущал в себе живущим. Это была жизнь - это был бог. Теперь, когда эти
времена высокого, смертельного напряжения прошли, все выглядит до странности
изменившимся, потому что имена, которыми все тогда для меня называлось, да и
суть, скрывавшаяся за этими именами, нынче лишены смысла, и то, что
позавчера было святым, может прозвучать сегодня почти комически.
Когда война наконец-то окончилась и для меня, а именно - весной
1919-го, я уединился в отдаленном уголке Швейцарии, чтобы стать отшельником.
Из-за того что я всю жизнь (как то было унаследовано мною от родителей и
деда) много занимался индийской и китайской мудростью, причем и новые мои
переживания были выражаемы отчасти также при посредстве восточного языка
символов, меня часто именовали "буддистом", над чем я мог только смеяться,
ибо знал, что в глубине души я дальше от этого исповедания, нежели от какого
бы то ни было иного. И все же в этом скрывалось нечто верное, зерно истины,
как я понял немного спустя. Будь так или иначе мыслимо, чтобы человек чисто
лично избирал себе религию, я по сокровеннейшей душевной потребности
присоединился бы к одной из консервативных религий - к Конфуцию, или к
брахманизму, или к римской церкви. Однако сделал бы я это из потребности в
противоположном полюсе, отнюдь не из прирожденного сродства, ибо я не только
случайно родился как сын благочестивых протестантов, но и есмь протестант по
душевному складу и сути (чему нимало не противоречит моя глубокая антипатия