"Герман Гессе. Краткое жизнеописание" - читать интересную книгу автора

если бы именно это несчастье наполняло их бодрым энтузиазмом. И когда я
вдобавок читал газетные статьи поэтов, где говорилось о благах войны, и
призывы профессоров, и все боевые стихотворения, рожденные в уютных
кабинетах прославленных авторов, мне становилось еще тошнее. В 1915 году у
меня вырвалось однажды печатное признание в этих чувствах, а в придачу слово
сожаления о том, что так называемые люди духа тоже не способны ни на что
другое, кроме как на проповедь ненависти, распространение лжи, восхваление
великой беды. Последствием этой жалобы, высказанной довольно робко, было то,
что я был провозглашен в прессе моего отечества изменником и предателем -
переживание, имевшее для меня новизну, ибо, несмотря на многочисленные
столкновения с прессой, я дотоле ни разу не испытал, что же чувствует тот,
кого оплевывает сплоченное большинство. Статья с вышеупомянутым обвинением
была перепечатана двадцатью газетами и журналами моей отчизны, между тем как
из всех моих друзей, которых у меня было в журнальном мире, по видимости,
немало, лишь двое отважились зa меня вступиться. Старые друзья оповещали
меня, что они вскормили у своего сердца змею и что сердце это впредь бьется
только для кайзера и для нашей державы, но не для такого выродка, как я.
Ругательные письма от неизвестных лиц поступали во множестве, и
книготорговцы ставили меня в известность, что автор, имеющий столь
предосудительные взгляды, для них не существует. На многих письмах из этой
корреспонденции я увидел украшение, о котором дотоле ничего не знал: это был
оттиск маленькой круглой печатки со словами: "Боже, покарай Англию!"
Кто-нибудь мог бы подумать, что я изрядно посмеялся над этим
недоразумением. Однако посмеяться я не сумел. Опыт, сам по себе
незначительный, принес плод, и плодом этим было второе великое перерождение
моей жизни.
Следует вспомнить: первое перерождение наступило в тот миг, когда я
осознал свою решимость стать поэтом. Прежний образцовый ученик Гессе
сделался отныне плохим учеником, он навлекал на себя наказания, изгонялся
вон, нигде не уживался, готовил себе и своим родителям одно беспокойство за
другим - и все потому, что он не усматривал никакой возможности примирить
мир, как он есть или каким он представляется, и голос собственного сердца.
Теперь, в годы войны, это повторилось сызнова. Снова я видел себя в распре с
тем самым миром, с которым только что жил в добром согласии. Снова все несло
мне неудачу, снова я был одинок и несчастлив, снова каждое мое слово и
каждая моя мысль наталкивались на враждебное непонимание. Снова между
действительностью и тем, что казалось мне желательным, разумным и добрым,
открывалась безнадежная пропасть.
Однако на сей раз я не избежал суда над собой. Прошло немного времени,
и мне пришлось отыскать вину, причину моих мук, уже не вокруг себя, но в
себе самом. Ибо одно я понимал ясно: корить весь мир за его безумие и
бездушие - да на это не имеет права никто из людей и никто из богов, и я
меньше всех. Значит, во мне самом должен был обретаться какой-то непорядок,
раз я вступил в конфликт со всеобщим ходом мироздания, И вот великий
непорядок и впрямь был налицо. Было вовсе не сладко заняться этим непорядком
и попытаться навести порядок. Тут для начала обнаружилось вот что: доброе
согласие, в котором я пребывал со всем миром, не только было оплачено с моей
стороны слишком дорогой ценой, но и само по себе оно было таким же
недоброкачественным, как и внешнее согласие в мире перед войной. Я
воображал, что долгими и трудными испытаниями моей юности выстрадал себе