"Герман Гессе. Паломничество в страну Востока" - читать интересную книгу автора

Он мигом исчез в ночной темноте, я остался один, я
чувствовал себя глупцом, проигравшим игру. Он меня не узнавал,
не хотел узнавать, он надо мной потешался.
Я пошел назад той же дорогой, за оградой заливался
осатанелым лаем пес Неккер. Среди влажной теплыни летней ночи
меня знобило от усталости, уныния и одиночества.
И прежде я знавал такие часы, мне случалось основательно
распробовать их горечь. Но прежде подобное отчаяние выглядело
для меня самого так, как будто я, сбившийся с пути пилигрим,
добрел наконец до предельного края мира и теперь не остается
ничего другого, как повиноваться последнему порыву и броситься
с края мира в пустоту-в смерть. Со временем отчаяние
возвращалось, и не раз, но бурная тяга к самоубийству
преобразилась и почти пропала. "Смерть" перестала означать
ничто, пустоту, голое отрицание. Многое другое также изменило
свой смысл. Часы отчаяния я принимаю теперь так, как все мы
принимаем сильную физическую боль: ее терпишь, жалуясь или сжав
зубы, следишь, как она прибавляется и нарастает, и чувствуешь
то яростное, то насмешливое любопытство - как далеко это
зайдет, насколько может боль становиться злее?
Вся горечь моей разочарованной жизни, которая с момента
моего одинокого возвращения из неудавшегося паломничества в
страну Востока неудержимо становилась все более бесцельной и
унылой, мое неверие в себя самого и в свои способности, моя
пропитанная завистью и раскаянием тоска по лучшим и более
великим временам - все это росло во мне как волна боли,
вырастало до высоты дерева, до высоты горы, расширялось, и при
этом все было связано с моей нынешней задачей, с моей начатой
историей паломничества и Братства. Не могу сказать, что
предполагаемый результат сам по себе продолжал представляться
мне особенно желанным или ценным. Что сохраняло для меня цену,
так это одна надежда через мой труд, через мое служение памяти
о тех возвышенных временах как-то очистить и оправдать
собственное бытие, восстановить свою связь с Братством и со
всем пережитым.
Дома я зажег свет, засел за письменный стол, как был, в
мокрой одежде, не сняв с головы шляпы, и написал письмо Лео,
написал десять, двенадцать, двадцать страниц, наполненных
жалобами, укоризнами себе, отчаянными мольбами к нему. Я
описывал ему свое бедственное состояние, я пытался вызвать в
его душе связывавшие нас воспоминания и образы наших старых
друзей, я жаловался ему на нескончаемые, дьявольские
препятствия, не дающие осуществиться моему благородному
предприятию. Наваливавшаяся на меня только что усталость
улетучилась, я сидел как в жару и писал. Несмотря на все
трудности, писал я, я скорее подвергну себя наихудшей участи,
нежели выдам хоть одну из тайн Братства. Я заверял, что
наперекор всему не оставлю работы над моей рукописью, ради
памяти о паломничестве в страну Востока, ради прославления
Братства. Словно в лихорадке, марал я страницу за страницей