"Рудольф Гесс. Комендант Освенцима. Автобиографические записки " - читать интересную книгу автора

должны были появиться. Я не хотел видеть никого. Я пробовал взять себя руки,
но ничего не мог с собой поделать. Я пытался молиться, но мои молитвы
превращались в испуганный лепет, потому что я все их давно забыл. Я не мог
найти путь к богу. Во время таких припадков я верил, что бог не хочет мне
помочь, потому что я сам оставил его. Мой официальный выход из церковной
общины 1922 года теперь пугал меня. В конечном счете, этот поступок был
всего лишь способом урегулировать обстоятельства, сложившиеся после
окончания войны. Ведь в глубине души я постепенно отошел от церкви уже в
последние военные годы. Теперь же я горько упрекал себя в том, что не
покорился воле своих родителей и не стал священником. Странно, но все это
очень мучило меня в моем теперешнем положении, во время приступов этого
странного состояния. Мое внутреннее напряжение росло день ото дня, час от
часа. Я был близок к буйному помешательству. Мое физическое состояние
ухудшалось. На мою необычную рассеянность обратил внимание мастер - ведь я
уже не справлялся с простейшими вещами, и хотя я бешено работал, я не мог
выполнить задание. Я голодал много дней, но однажды мне показалось, что я
снова смог бы что-нибудь съесть. При этом один надзиратель заметил, как я
выбрасываю свой обед в бачок с объедками. Даже он, обычно устало и
равнодушно исполнявший свою службу и едва ли принимавший близко к сердцу
нужды заключенных, обратил внимание на мой вид и на мое поведение, и после
этого, как он сам мне позже рассказал, стал приглядывать за мной
внимательнее. Меня тут же показали врачу. Этот старый господин,
проработавший в тюрьмах не один десяток лет, терпеливо выслушал меня,
полистал мое дело, а затем преспокойно сказал: "Тюремный психоз. Он еще
повторится, но не в такой тяжелой форме!" Меня доставили в тюремную
больницу, сделали там укол и обернули в холодные простыни. После этого я тут
же впал в глубокий сон. В течение нескольких последующих дней я получал
успокоительные средства и больничную диету. Мое возбужденное состояние
прошло. По моей просьбе я был переведен обратно в камеру. Меня хотели
отправить в общую камеру, но я попросил оставить меня в одиночной. В эти дни
директор тюрьмы сообщил мне, что за хорошее поведение и усердие к работе
меня переводят на II ступень, и я получу всевозможные облегчения режима.
Отныне я смогу ежемесячно отправлять письмо, смогу получать почту без
ограничений, мне будет позволено получать сколько угодно книг и учебников,
держать на подоконнике цветы, не гасить свет до 22 часов, а по моему желанию
воскресенья и праздничные дни я смогу проводить с другими заключенными.
Этот просвет и перспектива поблажек помогли мне справиться с депрессией
вернее, чем все успокоительные средства. Однако глубокий отпечаток этого
состояния сохранился во мне надолго. Есть между небом и землей вещи, которые
не переживают в череде будней, но о которых всерьез задумываются только в
полном одиночестве. Существует ли связь между живущими и усопшими? В часы
сильнейшего возбуждения, когда мои мысли путались, я видел своих родителей
живыми и разговаривал с ними так, как будто до сих пор находился под их
опекой. Я и сейчас не могу объяснить этого. Но за все прошедшие с тех пор
годы я не разговаривал об этом ни с кем.
В последующие годы своего заключения я не раз мог наблюдать тюремный
психоз. Многие припадки заканчивались в камере для буйных, еще большие -
умопомрачением. Известные мне заключенные, пережившие этот тюремный психоз,
потом еще долго испытывали ужас перед ним. Они были потрясены им. Некоторые
вообще так и не смогли избавиться от этого угнетенного состояния духа.