"А.И.Герцен. Елена " - читать интересную книгу автора

их. Смех, ей-богу смех! Скоты эти сами не знают, что делают; им достался
стебелек от плода познания, а я могу ли извиняться тем же? Я знаю, что я
должен казаться вам теперь ужасно гнусным, преступным, а я понимаю, что
душа не пала, я готов все, все сделать, чтобы поправить, все возможное!
- Князь, - сказал Иван Сергеевич, - об этом надобно было думать прежде.
Вы правы, я не испытал ничего подобного и благодарю за это бога. Теперь
делать нечего, прошедшего не воротишь, поищем средства поправить.
- Едем, пора! - сказал князь, еще раз уничтоженный спокойствием и
чистотою Ивана Сергеевича.
Верстах в десяти от Москвы была одна из тех пышных дач, куда встарь
ездили наши бояре villeggiare [Пожить за городом (итал.)], где они давали
праздники для целого города, где знакомый и незнакомый находил привет и
угощение. Нынче эти дачи опустели, и юноши, ходя по лабиринту гостиных,
кабинетов, будуаров, с гордостью смотрят на треснувшие стены, на картины,
исцарапанные штыками французов, на чернеющую позолоту, на дождевые струи,
просасывающие потолок, как на иероглифы падающего века, расчищающего им
место, и как бы с презрением попирают полы, на которые едва смели ступать
их деды и отцы. Эта дача принадлежала князю, но князь никогда не давал там
праздников; она была почти заброшена, но, несмотря на то, знали, что он
ездил туда нередко, и зимой и летом. Были об этом толки; однако ж в его
присутствии никто не смел ни намекнуть, ни спросить.
На дворе было холодно; осенний ветер дул беспрерывно с запада, нанося
фантастические тучи с белыми закраинами и равно препятствуя светить луне и
идти дождю -или снегу. Наконец он оторвал ставень одного окна, и слабый
свет, проходивший сквозь зеленую шелковую гардину, осветил колонну. Если б
тогда ктонибудь стал на цоколь колоннады, то увидал бы все, происходившее
в комнате, в щель, не захваченную гардиной. Но в те времена не было уже
людей, пользовавшихся незадернутою занавесью, неосторожно свернутой
запиской, щелью в дверях, болтливостью слуги, - людей, очень нужных Бирону
и совсем ненужных Екатерине, - и потому никто не выжидал падения ставня,
никто не взлез на цоколь колоннады и не смотрел в окно, а стоило бы
взглянуть и поэту, и артисту, и великому человеку с душою.
Окно это принадлежало небольшому будуару, обитому полосатым штофом и
украшенному всеми причудами XVIII столетия.
Тут были и кариатиды, поддерживающие огромные зеркала, и канделябры из
каких-то переплетенных уродов, похожих с хвоста на крокодила, а с головы
на собаку, и этажерка с севрскими и саксонскими чашками, которые
смотрелись в ее зеркальные стенки, и амур на коленках, точащий стрелу о
мраморную доску, и ченерентолин [Золушкин, от cenerentola (итал.)]
башмачок вместо чернильницы, и фарфоровая пастушка с корзинкой, и
фарфоровый пьяница с бутылкой, и китайские блюдечки, и японские вазы для
цветов. Между этими безделушками были разбросаны другие безделки,
принадлежавшие женщине, говорившие о ее молодости, о нарядах, о красоте, о
юности, о любви.
К самому окну были придвинуты пяльцы, возле дивана маленький столик, и
на нем бриллиантовый браслет с мужским портретом, и на стене портреты того
же мужчины в разных костюмах. На одном он был представлен верхом в
черкесской, на другом - в кастильской одежде, на третьем - завернутый в
какую-то мантию или тогу a la grecque [В греческом духе (франц.)]. На
диване лежала женщина лет 22, прелестная собою.