"Юрий Павлович Герман. Начало " - читать интересную книгу автора

подумала она: не мальчик, а юноша стоял в двери, засунув руки глубоко в
карманы панталон, обводя всех сердито-ласковым взглядом красных от вечного
чтения глаз, слегка набычившись и готовый разгневаться совсем как мужчина,
старший в доме.
Весь вечер обсуждали его отъезд, но без слез, хоть и со вздохами,
думали насчет экипировки, считали, во что обойдется на ассигнации и на
серебро, с лажем и без лажа. Дядюшка считал, что дадут прогонные и
обмундировочные, мать назвала дядюшку мечтателем известным и сказала, что,
хоть и дадут, нечего заедать чужой хлеб - надобно справляться самим. Дядюшка
писал на бумаге названия предметов туалета, сколько чего, обсуждался
портной, что из чего можно перешить, - так до позднего вечера. Уже перед
сном все очутились в его комнате в мезонине - и сестры, и мать, и дядюшка, и
старая няня Катерина Михайловна: надо было поглядеть шинель - можно ли ее
вывернуть или нельзя. Пока все занимались шинелью, няня увидела в открытом
ящике комода человеческие кости, закрестилась, заохала и стала говорить,
чтобы Николаша их похоронил завтра же, эти кости, на православном кладбище в
детском гробу, что это великий грех, что Он никогда не простит и т. д.
- Ты, Катерина Михайловна, прямо Магницкий, - сказал Пирогов, - пойди с
ним поцелуйся, он тоже у себя в Казани велел анатомический музей похоронить
с попами...
Няня так и не поняла, кто такой Магницкий и чем он плох, а похвалила
его и стала опять просить снести косточки на кладбище. Мать и дядюшка в это
время мерили на Пирогове шинель, а он рвался из их рук, вытаскивал из комода
кости и, сердясь, говорил няньке:
- Да это же для науки, темнота ты, для дела, а не для баловства. Вот
это, например, венечный шов, это надбровные дуги, это лобная кость...
Няня вздыхала, в глазах у нее стояли старушечьи легкие слезы, изредка
крестилась ссохшейся рукой, качала головой и на все его объяснения отвечала
одно:
- Господи боже мой, какой ты вышел у меня бесстрашник...

На следующий день были занятия в анатомическом театре клиники Мудрова -
назначено было вскрытие тифозного, трупа в присутствии самого старика,
который вскрытия терпеть не мог и хаживал на них очень редко. Вскрывать
велено было казеннокоштному студенту Бегиничеву. Студенты собрались в зале
задолго до назначенного Мудровым времени, сняли с покойника рогожку и
принялись уродовать мертвое тело кто во что горазд:
один ампутировал голень, другой вылущивал палец, третий разбирался в
мышцах подошвы. Не трогали только те области, которые должно было вскрывать
для исследования внутренних органов. Бегиничев в фартуке и с мокрым
тряпичным жгутом в руке пытался отбиться от товарищей, любознательность
которых грозила тем, что ему самому могло ничего не остаться для вскрытия. -
Господа, - умоляющим голосом говорил он, - господа, да что же это! Я буду
вынужден жаловаться. Эй, послушайте, нельзя так, я драться буду грязной
тряпкой... Отойдите, господа, старик с меня спросит, вы же знаете...
По сигналу геркулеса Фомина на Бегиничева накинулись сзади и связали
его двумя полотенцами, чтобы он не мешал заниматься анатомией. Для многих
это был первый труп, до которого можно было только дотронуться, - более
половины студентов, кончающих университет, еще не держали в руках
наточенного ножа и отпрепарированные препараты видели только издали. А