"Юрий Павлович Герман. Начало " - читать интересную книгу автора

Вечером, при свете восковой свечки, он раскладывал по ящикам комода
принесенные давеча кости и думал о том, что, видимо, и вправду придется
ехать за границу, коли мать уже отплакалась, а сестры смотрят на него теперь
другими глазами, чем раньше.
Заграница смутно и таинственно рисовалась в его воображении, и ему было
и грустно и весело в одно и то же время. Куда пошлют? В Германию? В Вену? В
Париж? И что это все означает - совершенствование в науках, коли он и так
уже все почти знает и может сам лечить не хуже иных прославленных лекарей?
Сидя на полу у комода в своем мезонине и глядя на желтые кости, в
стройном порядке разложенные в ящике, он представлял себе Альпы с ледниками
и глетчерами, немцев, живущих не в немецкой слободе, а у себя, в Германии,
пуховики и перины, о которых давеча говорил Мудров, и почему-то корабли,
стремящиеся вдаль по бурному и пенистому морю. Корабли и накренившиеся их
мачты и паруса, подобные крыльям, н матросы, и капитаны с трубками в зубах,
а главное, таинственная и необозримая даль - все это вдруг с неожиданной
силой пленило его воображение, и первый раз за этот день он захотел ехать,
ехать долго, потом долго плыть морем под парусами, потом, может быть, даже
кого-то спасти и совершить нечто (что должно совершить, он, разумеется, еще
не знал), и стоять на борту, смотреть, и ехать на чужбину, и опять там
совершить нечто, и вернуться уже совершившим, при звуке труб и пушечной
пальбе.
Тут он понял, что зарапортовался, и поглядел по сторонам, опасаясь, не
слышал ли кто этих его мыслей. Но никого не было в мезонине, только мышь
скреблась где-то под половицей да потрескивала нагоревшая свеча. Он встал,
прошелся по комнате из угла в угол и шепотом произнес:
- Я еду за границу.
Но это показалось ему не очень убедительно. Тогда он сказал так:
- Николай Пирогов едет за границу.
И это его недостаточно устроило. Подумав, он молвил:
- Этот господин едет за границу совершенствоваться в науках. Он
профессорский кандидат.
После чего Пирогов прошелся по комнате той походкой, которой, по его
мнению, надлежало ходить профессорским кандидатам, едущим за границу.
Настроение его с каждой секундой поднималось все более и более. Он уже видел
себя мчащимся на почтовой тройке по какой-то таинственной дороге, меж скал и
гор, меж прозрачных и чистых потоков, с грохотом ниспадающих в тихие долины,
с горы на гору, со скалы на скалу... Ах, как хорошо, как привольно, как
легко дышится, как много всего впереди...
Нет, с этим настроением решительно невозможно было сидеть одному в
мезонине, и тотчас же он спустился вниз к сестрам, и к матери, и к дядюшке,
зашедшему в гости.
На столе кипел медный самовар, матушка с опухшими от слез глазами
разливала чай, в дверях, опираясь на косяк, стояла старая няня и плакала,
утирая слезы концами головного платка, - она только что узнала новость о
Николаше.
- Ну что, помираю я, что ли? - не без грубости спросил он. - Несносные
вы какие все, право. Замолчи сейчас же, Катерина Михайловна!
В голосе его звучали новые, басовитые ноты, мать подняла глаза от
самоварного крана и на секунду застыла: да полно, ее ли это Николаша, вдруг