"Юрий Герман. Подполковник медицинской службы" - читать интересную книгу автора

волнуется. Передайте ему потом, что я вам говорил доверительно, как мужчина
мужчине. У него даже не перелом. У него ушиб. И нечего ему разводить нюни
насчет того, что он может быть отчислен от авиации. Вот в тридцать втором,
доложу я вам, один штукарь уронил меня вместе с самолетом, так это
действительно была картина, достойная кисти художника. Меня собрали из
кусков. Все было отдельно. Ну почему вы смеетесь? Что смешного в том, что
доктор Левин упал вместе с самолетом и разбился на куски? Кроме того, у меня
язва желудка, так я думаю. А вы все здоровяки, покорители стратосферы,
воздушные чемпионы, племя крылатых, и вы мне очень надоели. ..
В серьезных случаях, даже до войны, Александр Маркович не уходил из
госпиталя. Если кто-нибудь из летчиков попадал в катастрофу, если состояние
пострадавшего внушало хоть маленькое опасение, - Левин как бы случайно
засиживался в ординаторской, потом в палате у раненого, потом вдруг
задремывал в коридоре в кресле возле столика дежурной сестры.
- Э! - сказал он Боброву, когда тот впервые очнулся после ранения, --
вам нечем особенно гордиться. Если вы женаты, то не рассказывайте вашей
жене, что вы были на краю смерти. Вас можно пропустить через кофейную
мельницу, и все-таки вы останетесь летчиком. Организм вообще очень много
значит в таких случаях, как ваш. Вот, кстати, во время финской у меня была
работа. Приносят одного и кладут мне на операционный стол. Я смотрю, и,
можете себе представить, вспоминаю обстоятельства, при которых в свое время
я оперировал этого же самого юношу. Мои швы, мой, так сказать, почерк, и
недурная, очень недурная работа. А дело было так. Он когда-то упал. Тогда
летали бог знает на чем, на "Сопвичах", вы, наверное, даже их не видели. И
вот он упал вместе со своим "Сопвичем", отбитым у белых. И я, тогда еще
совсем молодой врач, должен был разобраться. Вокруг - никого, раненый
нетранспортабелен, местный фельдшер только крякает, и я - желторотый --
должен все решить. Один час двадцать минут я возился с этим молодым
товарищем и потом нисколько не верил, .что дело обойдется без сепсиса. Я не
мог спать, не мог есть, помню - только все пил воду и курил самосад. Но мой
пациент выжил. Он выжил вопреки здравому смыслу и всему тому, чему меня
учили. Он выжил потому, что у него был совершенно ваш организм. У него было
сердце как мотор и такое здоровье, что он совершенно спокойно проживет еще
минимум семьдесят лет. Так что никогда нe следует унывать, а вам, с вашими
царапинами, тем более. Вот вам молоко - его надо выпить. Если вы не станете
пить молоко - это пойдет на пользу фашизму-гитлеризму. И ничего смешного.
Гитлеру, Герингу, Геббельсу и всей этой шарашкиной артели очень приятно,
когда наши раненые отказываются от пищи. То есть это я, конечно, выражаюсь
фигурально, это в некотором смысле гипербола, но все-таки сделайте им
неприятность - выпейте молоко и скушайте котлетку. Сегодня вы лично по
некоторому стечению обстоятельств не воюете, так сделайте этой банде
неприятности не как боевой, гордый сокол, а как едок...

5
После своего позднего обеда, сидя с Бобровым, Левин стал вспоминать
Германию и университет в Йене, где некоторое время учился. Это было в
общем-то ни к чему,но люди, близко знавшие старого доктора, любили слушать
его всегда внезапные воспоминания - то один кусок жизни, то другой, то
юность, то отрочество, то какую-то встречу, и грустную и забавную в одно и
то же время.