"Юрий Герман. Подполковник медицинской службы" - читать интересную книгу автора

появился в летной столовой и весело пожаловался:
- Вот видите, как я уехал? Теперь ко всему прочему я еще санитарный
врач. Мне только не хватало снимать пробы и осматривать состояние санузлов!
Ну, а с другой стороны, когда мой коллега военврач Жилин должен ехать за
молодой женой и некому его заменить, как бы вы поступили? Когда он
показывает мне письмо от жены и там написано: "еще один месяц, и я сойду с
ума, что ты со мной делаешь, мама плачет, и сестра Надя плачет". А? Ну-ка,
скажите? И начсан вызывает меня, сажает в кресло, долго молчит, долго
вздыхает и потом обращается: "Я не приказываю, я прошу. Вас никто не ждет, а
Жилин молодожен". Вот вам и Сочи. И все только потому, что у меня нет
настоящей силы воли. Воспитывайте в себе волю, молодые люди, иначе вы не
увидите Сочи.
Доктор Левин был ке чужд честолюбия. Но это было своеобразное
честолюбие. В общих чертах оно сводилось к тому, что Александр Маркович
любил рассказывать, будто знает очень многих знаменитых летчиков и будто
кое-кого из них он лечил в свое время. Кроме того, в давние мирные времена,
раздражаясь, Левин любил намекнуть собеседнику, что если так пойдет дальше,
то он рассердится и уедет в Москву в Главное Управление или, в крайнем
случае, в Ленинград.
- А что? - спрашивал он. - Вы думаете, у меня вместо нервов веревки?
Возьму и подам рапорт. Вечно я должен таскаться с этим племенем крылатых. Не
захочу-- и не буду. Что я тут вижу среди этих железных парней? Вот побудьте,
побудьте хирургом у летчиков. Много интересного вы увидите. За прошлый месяц
только одни случай, и то растяжение связок, - не вовремя дернул какую-то
там веревку в своем парашюте. И с утра до вечера нытье, чтобы его отпустили
и что он повесится со скуки п госпитале. Врач должен расти. А какой у меня
рост? В крайнем случае аппендицит, и то разговоров не оберешься. Зачем
летчикам врач в мирное время? Тут одни недавно ко мне пришел --
интересовался, что такое головная боль. Вы себе представляете человека в
тридцлть лет, который совершенно не знает, что такое головня боль, и
спрашивает - это болит кожа на голове, болят кости в голове или мозг? Эти
люди наделены таким здоровьем, что если они не падают, так для чего им
хирургическое отделение? Если бы еще была война, то, конечно, я был бы
нужен, а без войны я совершенно ненужен. Хорошо, что в мирное время я
большей частью работал в. клиниках. Иначе война бы застала меня лично
врасплох. В большой клинике все-таки кое-что видишь, Кое-что делаешь и порою
приходится подумать. А здесь с вами, со здоровяками? Даже смешно...
Левин был вспыльчив, много путал, часто раздражался, и, случалось,
кричал на своих санитарок, сестер и врачей. Он просто не понимал, что значит
говорить тихо. Халат на нем никогда не был застегнут, длинный нос задорно
торчал из-под очков, зубами он вечно жевал мундштук папиросы и для утешения
своих пациентов часто рассказывал им о собственных болезнях, энергично и
страстно сгущая при этом краски.
- Этот борец со стихиями жалуется на сердце! - восклицал Левин. --
Этот Икар, этот колосс смеет говорить о сердце! Кстати, оно вовсе не здесь,
здесь желудок. Честное слово, противно слушать человека, который думает, что
он болен, в то время когда он совершенно здоров. У вас хронометр, а не
сердце, а у меня, вот у меня вместо сердца - тряпка. Давеча тут один
воздушный сокол показал мне свой перелом, вот он лежит в соседней палате. И
он думает, что это серьезно. Он не хочет быть калекой на всю жизнь и