"Игорь Гергенредер. Птица Уксюр" - читать интересную книгу автора

надо. Вот он зовёт: "Покушали бы! То - дорога, сейчас - труды". Вышла;
одетая наглухо, от комаров. Поели шашлыков, поели - она помалкивает. Только
один раз ему: "Курдючное сало есть?" - "А это что, растопленное?" -
"Остынет - на хлебец намажьте мне, посолите". Бутербродик такой сделал ей.
Заходят в сруб; под таганом огонь, вино курится, в кружку каплет.
Заперлись. Она без стесненья на всё его на голое. Ну, как докторша. Тот же
ремешок из шведской кожи на руки ему.
А хлебной браги дух силён! Яблоки не поспели ещё, зато из зерна
проросшего, да из солода брага играет. Ежевичная бражка стоит. И из овечьего
молока, с сахаром. Богатые бражки. Касьян заране перегнал с ведёрко двойной
выгонки, кружку - тройной. Запотела кружка: из ключевой воды вынута. Бочка
приготовлена, кленовый гвоздь торчит.
Ага - Альфия отсчитала ковши бражек разных в бочку, помогла ему
залезть. Стаканчики поднесла, порошки всыпает чередом. Болтушка в бочке
счернела до гущи - черней нельзя. Зашипело чёрное-то - и нету! ровно как
роса сделалась. И разом тебе гуд и нагреванье.
Касьян, здоровущий бугай: "Ой, - орёт, - как блохи едят!" А в бочке
пузырьки, пузырьки, парок в нос шибает. Всё круче жар-то, вот-вот кипяток
будет.
"Лечи, добрая!"
А она бутербродик двумя пальчиками держит и откусывает. Одета наглухо,
пуговицы все дорогие, с блеском. Глядит, как он из бочки норовит выпрыгнуть,
кушает хлебец с сальцем курдючным.
Во-о баба, чеши её, козу, калачи - подарок! Приодеты они, круглые,
сдоба яристая: соблюдена чинность. А бутербродик - во вкусное удовольствие,
при вопле-то мужика. Сам же Касьян ей намазывал да солил.
Хотел бочку раскачать, свалить - куда! Приросла. Вдаряется в жалкий
крик - вот тебе и фронт. Может, и раны открываться стали уже... А она вжик:
пробеги пальцами по пуговицам дорогим - и всё спало с неё.
Чего он себе ни представлял, а тут до того кинулось в глаза круглое да
игручее, сверкнула белосахарность - его и ожарь, чуть не сваренного, ядрён
желток, стерляжий студень! Стоит, рот разинул: гляди, глаза выронишь. И
живое сваренье нечувствительно.
Альфия к нему пупком; да одним бочком, да другим. И вьётся станом: ну,
словно яблочки с яблони трясёт. Качнёт - а сдоба вздыбится, калачи подовые
восстали: во-о! Хлопни - не оторвёшь ладонь! А яблочки не сронятся: сильней
качни, круче мах, размашистей!.. Касьяна - в кряк. Руки за спиной связаны,
но сила и в другом знает себя. Долбанул по кленовому гвоздю - гвоздь из
бочки да Альфие по заду. Отскочил - и по щеке его.
Эдак вроде перебросились затычкой...
Из бочки хлынуло, Альфия поддержала его, чтоб вылез. И сила тоже в
ней - поддержать бугая голого! Ремешок у него на руках распускает, а он
думает: чай, не пугает больше испуг-то! Гладить начал её, уж и умилённый от
неё такой. Она к одежде клонится к своей, на полу. А он довольный! Вот, мол,
приноровлю морковину под круту пудовину.
Пристраивается сзади для излеченья, тут она из одежды шкурку
тёмненькую - дёрг! С золотым отливом. У старых линей отливает этак чешуя.
Шкурка дорогая: бывает бразильский зверёк интересный - помесь дикой кошки и
скунсовой вонючки. От него и шубка.
Она снизу, Альфия, и махни за спину рукой: шкуркой тёмненькой с золотом