"Игорь Гергенредер. Лосёвый Чудь" - читать интересную книгу автора

С собой принесены таз и мыло. Просят персиянина удалиться.
Разнагишались, ноги намылили и лёгоньким шажком... Скользко ужасно, но оба
ловкие - чего! Таз и мыло несут. А постель разубрана! Как обрадовались, что
дошли и краски ни полпятнышка ни на ком. Свадьбу уж видят. Сколько они её
ждали - тянет, конечно, друг к дружке.
Ну, дали жизни!.. Пупки сплотили, избёнка гостя приняла, гость видного
чина - в четверть аршина. Запер дых - разудал жар-пых. Загонял месяц
звёздочку, сладка курочке жёрдочка. Оба сгорают совсем. Наташка крики
испускает. Оголовок прущий, вытепляй пуще! Персиянин за окном стоял,
истоптал каменную плиту. Туфли на нём мягкие, а следы остались.
Эта плита есть и сейчас. Когда Тухачевский в Гражданскую войну казаков
повывел и стала на месте хутора Персики деревня Мулановка, эту плиту с
глубокими следами мягких персидских туфлей сволокли к Салмышу. Бабы на неё
клали сполоснутое бельё.
Ну, а тогда Аверьян с Наташкой нарезвились на персиянской перине!
Играли, как котята. Выкидывали коленца. Тыквища белобокие то перину мнут, то
на Аверьяна прут. Звёздочка от скока прожарена глубоко. Ясный месяц-месяцок
далеко кидает сок.
Уморится гость в избёнку встревать, приклонит головку, а Наташка белой
ручкой берёт и водит его по приветливой, по радостной туда-сюда. "Гони,
миленький, лень, коли хочет приветень!" Да... Звезда около - гляди соколом!
Он и взбодрится. Шапка лилова - молодчиком снова.
Ладно - кончили баловство, опять ноги намылили и осторожненько вышли.
Только успели накинуть на себя одежду - персиянин. Они ему: гляди ноги. Ни
на одном ноготке краски твоей нет!
Посмеивается. Отсчитал три с половиной тыщи ассигнациями. Аверьян
скинул рубаху, завернули в неё пачки денег. А время уж к полудню. И как
хорошо-то всё вокруг, красиво! С радости куда? На сеновал за Наташкиным
конопляником. Казацкая молодёжь горячая.
Наташка говорит: "Аверюшка, а я не знала, сладенький, какой ты у меня
ещё и умненький!" А он: "Я боялся, ты поскользнёшься, но ты на скользком
крепка!" И так они друг дружку хвалят, на сене милуются. Он ей косу
расплетает, а она: "Аверюшка, как мы его! Ой, обхохочусь вусмерть!"
Вдруг: что такое? И оба заморгали. У него на пальцах - красное, липкое.
Ах, мать честная! На конце косы - краска. Наташкина коса-то белокурая ниже
колен длиной. Когда на постели кувыркали друг дружку, коса летала себе
туда-сюда и мазнула по полу.
Веселье с них как рукой кто смахнул. Аверьян успокаивает: не бойся,
ничего не будет! Деньги - вон; целы. Воды нагреть да с щёлоком - всё смоет!
Сколько тут краски?! А Наташка глядит по-другому: "Аверька, ты невер! А я
чувствую..."
"Да чего это ты чувствуешь?"
"Что приходит, то я и чувствую!"
Аверьян вгорячах: и не надо, мол, воду греть. Пока греть - ты в болезнь
умаешься со своим страхом и чувством. Взять овечьи ножницы, отрезать конец
косы! Наташка как зыркнет на него: "Нет, нам не отвязаться..." Он смотрит:
ну,
меняется девка! Нехорошо у неё в глазах.
Всё-таки сходили за ножницами, отмахнули у косы замаранный конец.
Наташка требует: это надо сбыть персиянину. Отнести тишком, закинуть ему