"Игорь Гергенредер. Селение любви" - читать интересную книгу автора

* * *


Серый многоэтажный корпус стал значим как средоточие зла. А ведь бетон
его стен защищал от злобных ветреных зим. Там кормили, и чай был с сахаром.
Нас, инвалидов, обещали приспособить к общеполезному делу и действительно
давали профессии.
На прилегающем к дому пространстве, поросшем редкой травой, - так
называемом стадионе - проводились пионерские линейки. Выстраивались ходячие,
остальным ставили табуретки и скамьи. Алели галстуки, выносилось красное
знамя, трубили в горн. Директор, бывший офицер, стоял в лоснящихся хромовых
сапогах, в военной без погон форме с орденской планкой на груди. Слушал
рапорты об успехах в учебе, о борьбе за примерное поведение, и его
малозапоминающееся лицо с непроницаемыми глазами замечательно отвечало
обстановке твердых, нужных и хороших начал. Не забыть, как резко я это
чувствовал и как повелевало мной воображение, вызывая ясный крепкий хлопок
выстрела. Я мысленно посылал пулю директору в лоб.
Меня обуревало восхищение этой ужасной дерзостью, а оно было вскормлено
ужасом безнаказанности, с которой лгали директор и его люди. Нас учили
воодушевленно петь о светлом будущем, о счастье, о благодарности стране: я
смотрел на бодрые в их честной фальши лица воспитателей и в мгновенной
яркости воспоминания видел нашу палату. Воспитатель, молодой парень,
выключил свет и приказал "отвернуться и спать". На койке рядом с моей он
занялся с искушенным мальчиком и после процедуры невозмутимо кинул на спинку
кровати его полотенце, посредством которого только что обошелся со своей
телесной принадлежностью.
Меня поражало, какими неуязвимо-правдивыми умели выглядеть этот человек
и другие воспитывающие, наказывая нас за иной ничтожно-мелкий проступок.
Среди мальчиков и девочек постарше, пусть полупарализованных,
хроменьких, горбатых, оказывались готовые к нарушению - по серьезности
второму после докуривания подобранных окурков. Со всей хитростью и
осторожностью пары проникали в загроможденные швабрами, метлами и прочим
инвентарем подсобки, в другие закоулки корпуса. И время от времени гвалт
возвещал, что предающиеся пороку накрыты.
Мало кто из работников ленился показать свою истовость в морали,
ревниво преследуя "безобразников". По ночам устраивались облавы, дабы
сорвать задуманное, если мальчик пробрался в палату к девочкам или наоборот.
Вспыхивало электричество, и в глазах тех, кто входил, взблескивал лютый,
торопливый голод любопытства. В каком-то веселье без смеха с нас срывали
одеяла, пылко желая обнаружить рядом с одним второе съежившееся коварное
существо.
Одна из воспитательниц выражала радость поимки несколько непохоже на
других. С ее мужеподобной костистой фигурой не вязался разбито-ноющий глухой
голос, которым она с пристаныванием восклицала:
- А-ааа, светопреставление!
Это была Замогиловна, увлекающаяся натура, кем наше учреждение однажды
пожертвовало. На ней сказалось последствие заурядной неприятности, связанной
с детдомом в Средней Азии: в доме содержались слепые девочки для влиятельных
мужчин. Происходившее приняло нескромные формы, и, дабы дом перестал служить
источником слухов, было решено не то чтобы закрыть его, но питомиц, во