"Игорь Гергенредер. Селение любви" - читать интересную книгу автора

Валтасаром.
После смерти Сталина матери удалось узнать, где я пребываю, однако
освобождать ее не спешили. На ее письмо ответил Валтасар, и завязавшуюся
переписку можно расценивать как хлопоты, благодаря которым я получил
маленькое наследство. В тяжбе с нищетой я не оказался последним лишенцем -
имея чем питать потребность в необычайном, а она кое в ком едва ли не самая
сильная после голода.
В одном из писем мать сообщала, что попала в лагерную больницу, но не
желает оставаться на операцию, с часу на час ожидая указа об освобождении. В
следующем письме говорилось, что, выпущенная наконец, она пустилась в
дорогу, но не миновала "вольной" больницы. Там перенесла операцию и оттуда,
бесконвойная, писала с безоглядной стенящей прямотой.
Ломаные русские слова, языковые неправильности как-то еще более
закрепляли выразительность того, что она заставляла увидеть: пору
бессолнечного зенита, когда солнце заменял выстрел.
У отца болела голова - из тайников доставали оружие, он взял в леднике
кусок льда, приложил к одному виску, к другому, и боль успокоилась. Мать
принесла мужчинам сухие тряпки - стереть смазку с винтовок и автоматов.
Беременная, она одолевала тошноту, делая бутерброды с салом. Мужчины
пересчитали и поделили патроны, а она налила горячий кофе в три термоса -
пришлось по одному на двоих. Она должна уйти из усадьбы, когда покажутся
грузовики коммунистов.
Мать осталась бы. Просила, чтобы перед концом отец застрелил ее, но он
ни за что не хотел.
Она заключала письмо молящей угрозой загнанности: если о сироте не
позаботятся, она проклянет русских, и Бог может дать силу ее проклятию.
Я получил письма за несколько недель до того, как мне исполнилось
тринадцать. Это, полагали друзья Валтасара, уважая родовую традицию, был уже
мужской возраст. Письма вручались мне без свидетелей, и, пока я читал,
Валтасар пересекал комнату от двери к окну и назад - легкотелый,
мускулистый, внезапный в движениях - выскальзывал в коридор и возвращался,
взглядывая на меня с задумчивой пронзительностью.
Он серьезно рисковал, не передав корреспонденцию куда следовало, а
теперь еще и предоставляя ее мне. Тихо протестующей стойкостью походя на
чеховского персонажа, он желал бы всю страну засадить вишнями, но
безнадежно-уступчивый дух вишневого сада делал складку на его переносице
тоскливой, а рот - мягко-немощным.
Он был ребенком, когда коммунисты определили его родителям, крестьянам
Пензенской области, якорь Дохлого Прикола. Мать вскоре умерла здесь от
водянки, а отец-сердечник дотянул до обнадеживающего момента, когда сын
получил паспорт и осуществилось восхождение из общей землянки в комнату
барака.
В городе, куда Валтасар стал ездить на занятия, встретились ему люди с
той душевной стесненностью, которая требует удаления от зла, воспринимаемого
остальными как мирная повседневность. В противостоянии ей, пусть и неявном,
есть доступная для немногих красота, и мало-помалу дружба духовных сродников
сплела свою пряжу вокруг нацеленности на добрый поступок. Я и моя мать с ее
письмами обрели самое положительное значение.