"Элизабет Джордж. Великое избавление" - читать интересную книгу автора

Маленькие поросячьи глазки Джимми Хейверса так и шныряли по комнате -
верный признак, что Джимми чем-то озабочен. Он-то воображал себя ловкачом,
знатоком жизни, способным кого угодно обвести вокруг пальца и увернуться от
наказания за любые прегрешения, от мелкого воровства до супружеской измены,
однако глаза всегда преда вали его. Выдали и на этот раз.
- Джим не знал, сможешь ли ты пораньше освободиться и раздобыть матери
этот греческий путеводитель, так что он сам отправился за ним, так-то,
девочка. - Джимми предпочитал говорить о себе в третьем лице. Это помогало
уклониться от ответственности за любые неприятности, встречавшиеся на
жизненном пути. Дескать, нет, я не заходил к букмекеру. И табачок не
покупал. Если чего и было, это все Джимми виноват, а я тут ни при чем.
Барбара следила, как взгляд отца мечется по гостиной. Господи, это же
настоящий склеп, а не комната! Площадью десять на пятнадцать футов, экна
наглухо закрыты, заросли многолетней грязью. Мебельный гарнитур, диван и два
кресла - какой же в доме уют без мягкой мебели, но беда в что эта мебель
была набита "искусственным конским волосом" тридцать пять лет тому назад,
когда уж и от настоящего конского волоса многие отказывались. По обоям до
самого потолка с утомительным однообразием ползли розовые бутоны. Спортивные
журналы на столе спорили за жизненное пространство с пятнадцатью
переплетенными в искусственную кожу альбомами - документальной хроникой,
отражавшей каждый шаг, каждый дюйм на пути матери к безумию. И над всем
этим - вечная, сияющая улыбка Тони.
Угол комнаты был превращен в святилище. Последняя фотография перед
болезнью - вне фокуса, пропорции тела искажены - маленький мальчик бьет по
мячу, целясь в сетку, натянутую между деревьями в саду, где когда-то были и
трава, и цветы. Теперь эта фотография в натуральную величину висела на
стене, а по бокам в "дубовых" рамочках - все школьные табели, накопившиеся
за недолгую жизнь, все выданные учителями характеристики, каждое слово
хвалы, выпавшее на долю умершего. И в самом центре - Господи, смилуйся над
нами! - свидетельство о смерти. Под ним дань почтения - пластмассовые цветы.
Довольно запыленная дань, но чего еще ожидать в такой комнате.
В противоположном углу комнаты, как всегда, ревел телевизор, специально
установленный так, "чтобы и Тони смотрел". Умершему мальчику регулярно
показывали все его любимые передачи. Время застыло, будто ничего не
произошло, будто ничего не изменилось. Все двери и окна наглухо закрыты,
замкнуты на засов, чтобы не впустить сюда страшную память о том, что
случилось однажды августовским вечером на Аксбридж-роуд. Пройдя через
комнату, Барбара выключила телевизор.
- Эй, детка, Джимми смотрел эту передачу - запротестовал отец.
Она резко обернулась к нему. Господи, что за свинья! Он хоть
когда-нибудь моется? Она чуяла его запах из другого угла гостиной, запах
пота, сальных волос, нечистого тела и давно не стиранной одежды.
- Мистер Патель сказал, что ты заходил к нему, - произнесла дочь,
усаживаясь на чудовищный диван. "Конский волос" тут же впился в кожу.
Глазки бегают. То на погасший экран взглянут, то метнутся к
искусственным цветам, то к омерзительным розочкам на стене.
- Конечно, Джим был у Пателя, - признал он наконец.
И улыбнулся дочери во весь рот. Зубы в желтой жиже, возле десен
пузырится-слюна. Кофейная банка около стула ненадежно прикрыта журналом.