"Валерий Генкин, Александр Кацура. Поломка в пути" - читать интересную книгу автора

Пушкин перевел взгляд внутрь комнаты и стал оглядывать ее с напряженным
вниманием. Дощатый стол, лавка с косо поставленными ногами, два табурета.
Печь с облупившейся побелкой. Блестящие никелированные шарики кровати. Что
еще? Полка с кухонными причиндалами. Утыканные гвоздями бревенчатые стены,
потолок, оклеенный грязноватой и кое-где порванной бумагой. И, весь в узлах,
шнур с лампочкой. Сиротливый представитель материальной культуры гордого
века.
И тут на меня нашло детское желание похвастать перед великим поэтом
техникой наших дней. Боже мой, ведь он и железной дороги не видел.
"Веселится и ликует весь народ" - это было позже. Показать бы ему цветной
телевизор. Сцену из оперы "Евгений Онегин". "Маленькие трагедии" со
Смоктуновским и Высоцким.
Или балет. Он, кажется, любил балет. "Блистательна, полувоздушна,
смычку волшебному послушна..." А может быть, по страшному контрасту -
хоккей. Безумную схватку мужчин двадцатого века. "Динамо" - "Буффало
сейбрс". Но нет телевизора. Даже приемник остался в машине. Нет ничего. Все
чудеса нашего мира - панорамное кино и лазеры, компьютеры с ладонь и ракеты
с двaдцатиэтажный дом, Третьяковка и музей его, Пушкина, имени, где в
живописи страсть и страдание века,- все это там, за десятками километров
леса и снега...
Распахивается дверь. Входит Аскольд.
- Послушайте,- говорю я под влиянием импульса,- может быть, вы
задержитесь на день-другой? У меня тут недалеко автомобиль. Так хочется
свозить Александра Сергеевича в Москву. Ну пожалуйста! Ведь он там родился.-
Я уже бормочу, понимая бессмысленность просьбы и предчувствуя ответ. И слышу
его: - Это невозможно.- Аскольд улыбается и качает головой.Не огорчайтесь
так. У нас отличные историки. Александр Сергеевич все увидит и все узнает.
Господи, о чем я думал, о каком телевизоре? Ведь Пушкин уже видел их
аппарат, эти "сани". Чего он только не увидит там...
А наше время? Останется у него в памяти небритый бирюк в развалившейся
избенке. Двадцатый век! Россия!
- Ничего, я ничего,- говорю.- Я не огорчаюсь.
- А вы знаете, Александр Сергеевич,- обращается Аскольд к Пушкину,- мне
кажется, наш радушный хозяин сочиняет стихи.
- О! - вырывается у Пушкина.
Я краснею.
- Вы почитаете мне что-нибудь? - с пылом восклицает поэт.
С упреком гляжу на Аскольда. Запинаясь, объясняю, что читать свои стихи
не могу. Аскольд отводит взгляд.
- Ты нам нужен там, Вадим,- говорит он.
Они выходят.
- Вы должны, вы обязаны познакомить меня с вашими сочинениями,- с тем
же жаром говорит Пушкин.- Российская поэзия двадцатого столетия. О, это
волнует меня необычайно!
- Поэзия двадцатого столетия? - переспрашиваю я.- Хорошо, Александр
Сергеевич. Я согласен. Не свои стихи, конечно. У меня их, собственно... Я
прочитаю вам любимых моих поэтов. Книг у меня здесь, к несчастью, нет. Я
почитаю, что помню.
- Давайте же! - говорит Пушкин.
Он садится на лавку, закидывает ногу за ногу. Бросаются в глаза узкие