"Валерий Генкин, Александр Кацура. Поломка в пути" - читать интересную книгу автора

панталоны со штрипками, порыжевшие на сгибах кожаные сапожки. Взгляд
ожидающий, тревожный.
Я начал с Блока. Со строк, что обожгли меня еще в ранней юности.
Память у меня хорошая, стихов помню много. Сначала от волнения я
запинался. Но взгляд Пушкина был полон такого жадного внимания, что я
немного успокоился. Впрочем, нет. Спокойствие - не то слово. Голос мой и
теперь был неровен, но причины тому были другие. Другое, более высокое
волнение вело меня от строки к строке.
"И всем казалось, что радость будет,
что в тихой заводи see корабли,
что на чужбине усталые люди
светлую жизнь себе обрели".
Несколько раз слушатель мой выказывал необычайное возбуждение, и я на
миг замолкал. Но он тут же хватал меня за руку и шептал жарко: "Еще, еще!"
Зимы холодное и ясное начало
Сегодня в дверь мою три раза простучало.
Я вышел в поле. Острый, как металл,
Мне зимний воздух сердце спеленал...
Что это была за ночь! Горя щеками и задыхаясь, я переходил от поэта к
поэту, вновь возвращался, кружил и петлял. "Наше священное ремесло
существует тысячи лет... С ним и без света миру светло. Но еще ни один не
сказал поэт, что мудрости нет, и старости нет, а может, и смерти нет".
Я читал. Грохотала.и хохотала, хрипела и пела, любила и била поэзия
двадцатого века. Русская поэзия.
И свистят по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей...
Оттого, что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей.
О, время! Где вместо хлеба еж брюхатый,
где падает полночный час, как с плахи голова казненного,
где моряной любес опрокинут чей-то парус в воде кругло-синей...
Иногда Пушкин вскакивал, жарко расспрашивал об авторах стихов, о том,
как они жили и как умерли.
Я читал. "Сороковые, роковые, свинцовые, пороховые... Война гуляет по
России, а мы такие молодые!" Я торопился, захлебывался. Боялся - не успею.
Вот это. И это. А без этого как же?
Так пел я, пел и умирал.
И умирал и возвращался
К ее рукам, как бумеранг,
И - сколько помнится - прощался.
Временами, цепенея, я говорил тихо и тонко. "Врасплох застигнутый
подсвечник метнулся тенью по стеклу, в стакане вздрогнул и вздохнул
последний из лесу подснежник". И снова обретал голос и чеканил:
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый...
О, сколько это продолжалось! Я хотел представить всех, рассказать обо
всем. Но разве стихи не сделали это за меня? Не вплавили в себя наше
бешеное, страшное, страстное время? Разве не говорят они, как мы любим и
умираем? Можно ли об этом поведать одними стихами? За одну ночь?
Пушкину можно.