"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

Наши медсестры, санитарки уже влюблены в кавалеристов. Они ведь вечно
влюбляются то в летчиков, то в кавалерийских офицеров, уже у наших девушек
есть "симпатии" среди штабистов. Ах, как звенят их шпоры, как лихо они ездят
на лошадях, как целуются!
Шел я однажды по улице городка и вдруг слышу: два кавалериста говорят
по-башкирски. Немолодые уже, ну, под тридцать, в защитных ватниках, в
сапогах со шпорами, молодцеватые. Они болтают на таком родном до
пронзительности языке, что хочется заплакать от радости. Причем они говорят
не просто по-башкирски, они так произносят слова, говорят на таком наречии,
на котором говорила моя мать, на котором говорят в нашей деревне, в нашем
районе. За несколько лет на войне язык этот я малость подзабыл, вернее,
чуточку отвык от него, потому как говорил только по-русски и даже во сне с
матерью и родичами стал разговаривать по-русски.
- Эй, башкиры, что ли?! - окликнул я их по-башкирски.
- Башкиры. А ты кто будешь?
- Я тоже башкир.
- Мы и так видим, что ты башкир. Откуда, из какой части?
- Из госпиталя я. Тут рядом.
- Ранен, что ли?
- Да, ранен, контужен.
- Из какого района?
- Из Учалинского.
- О-о-о! А-а! Земляк! Мы ведь тоже учалинские! Из какой деревни?
- Из Уразова.
- А я из Наурузова, а он вот из Аккужина.
Наурузово было в тридцати километрах от нас, Аккужино - в пятнадцати.
Аккужино, как и наша деревня, была типтярской, в Аккужине говорили чуть
иначе, чем в Наурузове, но здесь, на войне, разница эта совсем не слышалась.
Да на чужбине башкир любого, даже очень отдаленного района, для тебя роднее
самого близкого родственника.
- Чей будешь? - спросил аккужинский.
- Миннебая сын.
- Не знаю. Из вашей деревни я знаю только горбуна Гарифа.
- Я тоже его знаю! - обрадовался наурузовский.
И все мы очень обрадовались тому, что знаем горбуна Гарифа. И вот этого
горбуна, который носит сейчас свой горб за тридевять земель от нас, мы
вспомнили так радостно, словно он был нашим общим родственником и к тому же
очень хорошим человеком. Почему его знали все окрестные деревни? Может,
потому, что горбун всегда приметен, а вот нам, деревенским пацанам, он
казался человеком особенным, загадочным. У него было маленькое горбатое
туловище, остренькое, с надменным подбородком худое лицо, длинные руки и
длинные ноги. Нам казалось, что ноги у него начинаются прямо от горба. Носил
он черное суконное галифе и хромовые сапоги. Он единственный в деревне был
обладателем велосипеда. Когда он ехал по деревне, удобно пристроив на седле
свой горб, нам казалось, что едут только голова да ноги. Однажды он
взобрался на мечеть, вернее, на шпиль минарета, привязав себя веревкой и
обхватив минарет длинными ногами, руками, и попытался спилить полумесяц, но
не смог, не для дураков делали, погнул только его. У своих ворот стояли
набожные старики и, поднося тылы ладоней к бородам, проклинали горбуна.
"Шайтан, иблис!" говорили старики. И самое поразительное, Гариф-горбун, этот