"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

преодолевая каждый метр пашни с таким трудом, будто поднимались вверх по
крутому, почти отвесному склону. Пули фьюкали мимо, но меня пока не трогали,
Баулин, идущий рядом, пока тоже был цел. По сторонам я не смотрел, идут ли
остальные, почти не видел, вернее, видел только краешком глаза и почти
ничего не воспринимал. Но, проходя мимо подбитого танка, все же взглянул из
любопытства и увидел в проеме открытого люка высунутую красную руку. Не
сразу сообразил, что рука вся в крови. Подумав, может, нужна помощь, я
шагнул к танку и разглядел в люке танкиста, увидел в черноте шлема
белое-белое лицо и округлившиеся, почти выкаченные из глазниц сине-белые
глаза, которые смотрели на меня невыносимо моляще. Из дымного нутра танка
доносились чьи-то стоны и воняло горелым.
- Браток, вытащи меня!.. Хочу сдохнуть на земле!.. - выстонал танкист.
Я подал ему руку. Он судорожной хваткой стиснул мою кисть своей большой
окровавленной рукой и, не спуская с меня прямого нестерпимо-страдальческого
взгляда, напрягся всем телом. Я тянул его к себе, но не смог сдвинуть с
места, тогда я прислонил карабин к танку и стал тащить танкиста обеими
руками, и снова ни с места, как будто заклинило его там, в железной утробе
танка, или, может, танкист, здоровый, ширококостный парень, был тяжеловат
для меня. Мимо, вместе с Васиным и Кошелевым, проходил рослый сильный
Воловик.
- Воловик, помоги его вытащить, я один не могу! - позвал я.
Воловик задержался, подошел, заглянул в люк и, побледнев, проговорил:
- У него там... кишки! И побежал дальше.
- Отойди, взорвется сейчас! - крикнул мне кто-то.
Поняв, что танкиста мне одному не вытащить и что я отстаю от Баулина, и
испугавшись, что сейчас в танке начнут грохать боеприпасы, я с силой рванул
руку, но танкист продолжал держать ее мертвой хваткой своей окровавленной
лапой и смотрел, смотрел на меня невыносимым молящим взглядом.
- Отпусти! - кричал я. - Отпусти, сейчас санитары подойдут, вытащат
тебя!
Наконец отчаянным рывком я вырвал запачканную кровью руку и, чувствуя
спиной, затылком на всю жизнь запечатлевшийся в моей памяти его взгляд,
побежал дальше. Догоняя Баулина, я оглянулся и успел заметить, что тот танк,
что стрелял с шоссе, съехав с дороги, на большой скорости мчится к лесу.
Остальные танки тоже врубили скорость и рванулись вперед, с хода врезались в
мелкий сосняк на опушке и стали давить, утюжить его. Оттуда, из лесу,
выскочили немцы с поднятыми руками, сначала двое, трое, а потом стали
выбегать навстречу нам взводами, ротами. А мы, разгоряченные боем, злые
после лежания под пулями, после страха, и как бы мстя за подбитый танк, не в
силах остановиться, все стреляли и стреляли по ним. Немцы что-то вопили,
проклинали или молили о пощаде, падали, убитые, или ложились, некоторые
пустились обратно в лес.
- Не стрелять! Прекратить стрельбу! - слышал я позади голос старшего
лейтенанта Ковригина.
Но мы, словно обезумев, стреляли, стреляли, стреляли...
- Прекратить стрельбу! - заорал Ковригин, я впервые слышал, как мой
взводный, обычно никогда не повышающий голоса, кричал так отчаянно и таким
истошным голосом.
Наконец мы прекратили стрельбу, вошли в сосняк. Окопы, замаскированные
пулеметные гнезда, разбитое, раздавленное желто-серое пятнистое орудие,