"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

смятенность души, увидел, почувствовал захватывающую красоту боя, красоту
солдатской сноровки и бесстрашия. Кони мои не стояли, рвались туда, куда
ушел эскадрон. Кони не любят отставать от своих. Я кое-как зацепил ногой
стремя, потянулся и... вместе с седлом сполз под брюхо коня. В спешке забыл
подтянуть подпруги. Тут еще Ганс рвался. "Стой, зараза немецкая!" Майор,
увидевший все это с крыльца, произнес, убийственно взглянув на меня,
ругательное слово, означающее на грубом языке задницу. Наконец я сел в седло
и дал волю коням. Кони всегда идут туда, куда ушел эскадрон, куда ушли
остальные кони, с которыми они сжились, породнились, и находят своих то ли
по запаху, то ли еще по каким-то непонятным людям приметам. След эскадрона
на снегу еще был свеж. Кони взяли прямо по следу. Но с того времени, когда
скрылись за увалом коноводы, обстановка изменилась так, что след коней
теперь лежал между артиллеристами и немецкими танками, хотя с того момента,
когда я вышел из сарая и увидел мчащихся встречь танкам артиллеристов,
прошло, ну, от силы десять минут. Я еще не успел сообразить, что надо дать
кругаля, обходя орудия с тыла, как уже мчался очертя голову между ними и
танками. А когда одумался, было уже поздно да кони рвались. А, была не была!
Я видел искоса, как один танк задымил, закрутился и встал. Остальные,
стреляя из пушек и пулеметов, медленно ползли на орудия. Впереди и позади
артиллеристов там и тут вырастали кусты взрывов и рассеивались, оставляя на
снегу черные лунки воронок. Артиллеристы, завидев меня, замахали руками и
закричали что-то, а я мчался дальше, припав к холке лошади. Я увидел себя
глазами артиллеристов, глазами того майора и глазами немцев. Я был
сумасшедшим в их глазах, а в глазах майора к тому же задницей. Посвистывали
пули. Я шпорил, не жалея бока своего меринка. Проскочить, домчаться до
увала - дальше не страшно. Мельком, сбоку увидел, как слева от меня, чуть
позади, очень близко грохнул снаряд. Смерть моя! Вот здесь, на этом вот
заснеженном поле! Вжавшись в холодный комочек, я ждал следующего снаряда.
Нет, кажется, пронесло. И вот танки и орудия остались позади, и я,
промчавшись через бой и все еще ощущая спиной леденящий ветерок смерти,
взлетел на увал, увидел вдали какое-то село, дорогу, войска, приободрился и
наметом погнал туда. Почувствовал, что Ганс тянется, потом заметил, что
жеребец припадает на заднюю левую. Глянул назад: белизну снега прометила
алая строчка лошадиной крови. Ранило! Ну и влетит же мне от Харибова!
Эскадрон я догнал в большом селе. Штадив теперь располагался там.
Привязал коней (левая задняя нога жеребца от голени до копыта была залита
черной кровью), нашел Харибова и доложил, что Ганса ранило.
- Как ранило?! Где ранило?!
- В ногу.
- Я спрашиваю, где попал под обстрел?!
Я рассказал. Харибов расстроился до слез, подошел к коню, потрогал рану
и приказал, чуть не плача:
- Ну чего стоишь?! Иди за ветеринаром!
Пришел ветеринар, пожилой старшина, осмотрел Ганса и сказал, что коня
надо отправить в дэвээл - дивизионный ветеринарный лазарет. Харибов взглянул
на меня с таким казнящим укором, что я даже подумал: лучше бы уж меня самого
ранило. Харибов похлопал коня по шее, видно, прощаясь, махнул рукой и ушел.
Больше я его не видел.
Меня вызвал капитан Лысенко, вручил какую-то бумагу и приказал отвести
Ганса в дэвээл, а оттуда отправиться в распоряжение 17-го полка, в эскадрон.