"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

серьезным и гордым лицом "копытник" на низкорослой монгольской лошади.
И этот огненный поток, эту железную лаву, хлынувшую с востока в
германские пределы, уже было не остановить ничем - ни армией, ни огнем, ни
железом.

Ночь застала нас на каком-то хуторе. Штаб расположился в большом
деревянном доме, там же приютились знаменосцы со знаменами, а мы, несколько
коноводов (куда завернули остальные, я не видел), поставили своих коней в
дощатый сарайчик. На чердаке сена было вдоволь. Я напоил коней, набил
кормушку сеном, поужинал чем бог послал - кухня где-то отстала - и залез в
кормушку рядом с мордами своих коней. Уснуть я не мог - было холодно, как
только начинал подремывать, мне снилось, будто я тону в ледяной воде или
лежу голый на снегу, да к тому же боялся проспать, отстать, потому что, я
понял это еще под Гольдапом, комендантский эскадрон - это тебе не пехотная
рота, не обычный эскадрон, где за тебя отвечает помкомвзвода, глаз с тебя не
спускает, здесь, в комендантском эскадроне, каждый сам по себе или в лучшем
случае люди держатся отдельными группками, хотя здесь тоже есть взводы и
сержанты; здесь я как будто сбоку припека, тронутся спешно - забудут меня.
Сквозь чуткую дрему я всю ночь слышал отдаленную автоматную и пулеметную
трескотню, грохот пушек, где-то неподалеку несколько раз прорычали "катюши",
переступали и толкались в темноте встревоженные стрельбой кони. Потом кто-то
меня будил, толкал, тормошил, матерно ругаясь, или, может, это снилось мне.
Я долго боролся со сном, мне казалось, что я сплю в шалаше, на сенокосе в
горах, раннее прохладное утро, роса, туман, вставать не хочется, а бригадир
дядя Хаким тормошит меня, поднимает на работу. Открыл глаза - в сарае
светло, рядом никого, только я да мои кони. Отстал!
Вскочил, кинулся на двор. На высоком крыльце дома стоял незнакомый или,
вернее, малознакомый штабной майор в кубанке и спокойно смотрел вдаль, у
крыльца коновод держал оседланного коня. Я спросил у коновода, где
остальные. Он махнул рукой. Я глянул туда, куда указал коновод: далеко за
низиной (хутор стоял на юру) на заснеженный увал тянулись всадники. А от
небольшого леска справа по низине, взвихривая снег, влача два или три
орудия, мчались кони. И тут я глянул влево, за сарай: недалеко горела
деревня. Дома из красного кирпича, оранжевые черепичные крутоскатные крыши,
оранжевые языки пламени, серо-черные клубы дыма - все это на миг показалось
мне очень красивым. Оттуда, от деревни, медленно ползли на нас танки, три
или четыре танка и одна самоходка. Я хорошо разглядел их: приземистые,
угластые, пятнисто-бурые на белизне снега. Немцы наступали - это я сразу
понял, только непонятно было, почему наши штабники взяли вправо вдоль
фронта, а не в тыл подались. Вдруг меня обуяла паника, не оттого, что
наступали немцы - если на крыльце дома стоял майор и преспокойно, будто
любуясь, смотрел на танки, если навстречу к ним мчались орудия, ничего
страшного, наверное, не было, хотя и за всю войну впервые шли на меня танки;
я скорее запаниковал оттого, что отстал от своих, от мысли, что я их не
догоню, что Харибову потребуется конь, а меня нет. Я метнулся в сарай,
отвязал и вывел коней на двор.
Майор стоял на прежнем месте и так же спокойно смотрел на
приближающиеся танки. Артиллеристы с хода развернули орудия, ездовые
отпрягли лошадей и галопом погнали к лесу, а расчет открыл огонь по танкам.
Все это было сделано так быстро и лихо, что я, несмотря на паническую