"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

коровник, где поджидал нас сержант Андреев, и потопали в безвестность
ничейной земли, где еще не ступала нога нашего солдата. Шли напрямик по
пашне, под тонким покровом непрочного снега хлябилась раскисшая глинистая
почва. Снег повалил гуще, слепил нам глаза, так что нельзя было разглядеть,
что там, впереди, сколько еще идти до домов. Пройдя с километр, может и
больше, наконец разглядели высокий дом, сараи, коровник, а рядом, чуть в
сторонке, еще несколько домов и коровников. Подкрались осторожно, держа
карабины наготове, заглянули сперва в коровник. Черно-белые коровы хрумкали
сено, а за перегородкой переступали лошади. Лошади, правда, крупные,
непригодные для верховой езды, но среди них был стройный легкий жеребец
гнедой масти. Сержант Андреев подошел к жеребцу, осмотрел передние ноги,
заглянул в зубы и сказал обрадованно:
- Жеребца я реквизирую! А то кобыла моя засекла ногу.
Затем осторожно подошли к крыльцу большого дома. Я заметил, как в окне
мелькнуло чье-то лицо, значит, в доме были люди. Вошли в большой коридор,
откуда во все стороны вели двери, высокие, белые, с железными ручками и
торчащими ключами в замках. Так было во всех немецких домах: если ключи
снаружи, значит, двери отперты или можно их отпереть, как будто люди хотели
показать, что они не запираются от нас, что можно входить. Я шагнул сразу
направо, к двери той комнаты, из окна которой мелькнуло чье-то лицо. Открыл
и вошел. Шалаев и сержант следом. Сначала увидел длинный стол со стульями
посреди большой, выходящей высокими окнами во двор комнаты, затем только
заметил людей. Они сидели слева от входа возле высокой кафельной печи,
сидели на длинной скамье со спинкой, сидели рядком и все были готовно одеты,
как будто тут же собирались идти на улицу. Один мужчина, остальные все фрау.
Мужчина был пожилой, крупнотелый, толстолицый, в шляпе и черном драповом
пальто. Помещик. Живой помещик. О таких мы только в книжках читали. К
помещику жалась красивая молодая женщина, наверное, дочь его, а может, и
жена. Она была в хорошем пальто, в платке или, вернее, шарфе, повязанном в
виде чалмы с узлом надо лбом. Такие платки мы и раньше видели у немок.
Остальные немки были староваты, простоваты на вид и одеты похуже. Все сидели
бледные и, избегая наших взглядов - пришли русские, сейчас будут убивать, -
смотрели перед собой застывшими в страхе глазами. Как всегда, когда видел
цивильных немцев, я невольно думал о том, что творили у нас их мужья и
сыновья. Интересно было бы знать, кто сын этого помещика? Офицер, конечно,
фашист, воевал под Москвой или под Сталинградом и в наших деревнях с нашими
бабами, стариками, ребятишками обходился, как со скотом. Почему они, вот
этот помещик и его фрау, не сбежали? Ведь вокруг деревни и хутора пустуют.
Не успели, не ждали нас так скоро? Но, с другой стороны, они же слышали
стрельбу. Может, не хотели покидать родное гнездо и решили: будь что будет?
Я сказал громко:
- Охне ангес! Гитлер капут! Криг них гут!
- Йа, йа, йа! - закивал мужчина, не меняя мрачно-покорного выражения
бледной рожи.
- Шнапс есть? - тоже громко спросил Шалаев. Вообще с немцами, и с
военнопленными и цивильными, мы разговаривали громко, как с глухими, как
будто от этого они нас лучше поймут.
- Найн, найн, - покрутил головой помещик.
Женщины коротко пошептались, одна их них встала и ушла куда-то. Шалаев
же, прислонив карабин к столу, подошел к немцам и на русско-немецкой