"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

грудью на бруствер или прислонившись к стенке окопа, я думал разные думы,
вспоминал Карельский перешеек, госпиталь, Полину, сладко мечтал о встрече с
ней когда-нибудь после войны. Иногда забредали случайные мысли о далекой
родной деревне, невеселые, ненужные мысли. По своей деревне, как и по
недавнему детству, я не скучал, с деревней все было покончено, я знал, что
туда не вернусь никогда. Там я пережил горькое сиротство, ходил оборванцем,
кормил вшей и голодал. Там была осмеяна, осквернена моя первая мальчишеская
любовь к учительской дочке Салии. Я ей написал письмо в стихах, сравнивая ее
с луной, с солнцем, с весенними цветами, и отдал ей, сунул в руку и отошел.
А она мое письмо дала прочитать подружкам, затем почти всей деревне и
ответила мне устно, что никогда не полюбит такого сироту и оборванца, как я.
Потом письмо свое я обнаружил в школьной уборной, бумага с моими стихами -
признанием в любви была использована и прибита к дощатой стене. Кто это
сделал, я, конечно, не узнал, но подозревал благополучненького сынка
счетовода из правления. Потом, приехав из ФЗО на побывку, я на глазах ребят
избил его на Пожарной горе. Все это вспоминалось только мимоходом, как будто
ныла временами давно зажившая рана. Так вот, думая свои думы, а порой ни о
чем не думая или, вернее, думая о случайном, низком, о жратве, к примеру,
или о близости с женщиной, я поглядывал туда, где за мельтешением снега
туманилась ничейная полоса, где, по-видимому, фрицев вовсе не было. Когда
снегопад чуть редел, мне блазнились вдали какие-то дома, то ли деревня, то
ли хутор. Манило меня туда - что там, кто там? Но так как дома те были на
ничейной или вражеской стороне, я время от времени посылал в них очереди
трассирующих пуль, которые безответно гасли в бело-серых далях чужбины.
Потом меня сменил Баулин, и я вместе с Шалаевым и Воловиком, которые
тоже дежурили, заспешил в дом. Машку мою ребята напоили, накормили, жратву и
пятьдесят граммов наркомовского спирта мне оставили. В доме печи были
растоплены, я поел, переобулся и уже было подумывал, как бы, пока никто меня
не беспокоил, забиться в теплый угол и поспать маленько, но тут ко мне
подошел Шалаев и сказал сообщнически негромко:
- Толька, пойдем на разведку.
- На какую еще разведку?
- Ты на посту стоял?
- Стоял.
- Вперед глядел?
- Ну?
- Чего там видел?
- Там дома какие-то.
- Во, во! Имение фон-барона. Потопали, пока славяне наши не побывали
там. Может, шнапс найдем.
- А если там немцы?
- Какие немцы. Драпают немцы. За сто верст отсюда.
- А старший лейтенант? Он знает?
- Зачем ему знать? Сержант Андреев пойдет с нами. Ну, идешь?
Я понимал, что Шалаев подбивает меня на самоволку, но ведь с нами
пойдет сержант Андреев, какой никакой, а младший командир, хотя и без
должности, все же в некотором смысле начальство, ему и отвечать, если что,
да к тому же мне и самому вдруг захотелось сходить туда. И я согласился.
- Бери карабин. И гранату не забудь на всякий случай.
Захватив оружие, мы тихонько вышли из дома, незаметно шмыгнули за