"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

с казахом его карабин, и побежал догонять Баулина.
Ближе к перекрестку улиц передний танк, оторвавшись от остальных,
рванулся было вперед, но тут же грохнуло, и хлестнуло его пламенем, танк
замер на минуту, затем газанул назад, пошел в бок, вломился задом в изгородь
и, развернув башню, стал посылать снаряд за снарядом в дома, где засели
немцы. К подбитому, но еще живому танку (может, перебило гусеницы) подъехали
остальные два, стали рядом и, дергаясь и чуть пятясь при каждом выстреле,
долбили и долбили немцев. А крупнокалиберный пулемет "тахталка" все еще бил
из клубов дыма и пыли трассирующими пулями, и мне казалось, что нас стегают
длинными огненными кнутами. Мы прятались за углами домов, притаились в
подъездах, жались к дубовым дверям с почтовыми ящиками.
- Ковригин, давай дворами, дворами! - хрипло кричал позади комэска.
- Первый взвод!
Мы вошли в какой-то двор, перелезли через изгородь и, пробираясь по
каким-то закоулкам, натыкаясь на глухие заборы, проходя иногда сквозь дома,
продвинулись вперед. Следом за нами шел второй взвод. Остановились в
чистеньком заасфальтированном дворике с деревцем посредине. Слева буквой Г
примыкал к этому дому другой, видно, выходящий фасадом на простреливаемую
улицу, с другой стороны тоже впритык стоял двухэтажный серый дом на
деревянном, выкрашенном в черный цвет каркасе, дальше тянулась какая-то
кирпичная стена. Присели, кто на ступеньках крыльца, кто под деревцем, на
скамеечке, кто и прямо на земле. Курили. И как всегда в бою, рядом с
опасностью, люди молчали, уйдя в себя, сделавшись одинокими, с изменившимися
лицами, или, если и разговаривали, то о чем-нибудь постороннем, о
каком-нибудь пустяке. Евстигнеев, рыжий пимокат, вошел в дощатую уборную,
вышел и говорит:
- Вот народ! У них даже в уборной не воняет. Дырка крышкой закрыта.
Ногами не станешь, садиться надо. Сбоку мешочек с бумагой. Такая аккуратная
нация, а сколько крови пролила. Как это понимать?
- Понимай, как хочешь! - грубовато отрубил Голубицкий.
- Гайнуллин, - вдруг позвал взводный. - Пройди в дом, понаблюдай, что
там, на той стороне?
Дверь была заперта. Я подошел к окну, выбил прикладом стекла, дотянулся
до шпингалета и открыл окно, встал на подоконник и прыгнул внутрь. Я вообще
любил входить в покинутые немецкие дома, я ничего особенного не искал в них,
да ничего стоящего в них и не было, кроме тряпья и разной хурды-мурды, но
человеческое жилье, обжитые комнаты с их особым, каким-то немецким сундучным
запахом, чистенький уют - все это будило любопытство во мне и манило. Может
быть, в этом была бессознательная солдатская тоска по домашнему очагу и
теплу. В этом доме тоже, как и везде, были чистота и прибранность. Как будто
не сбежали, а в гости ушли. Подошел к противоположному окну, раздвинул
плотные шторы. Окна выходили на выложенную брусчаткой большую улицу. Посреди
улицы, разметавшись, лежал труп немецкого солдата в каске. По ту сторону
улицы окна двухэтажных, трехэтажных, серых, красных, желтых домов с
крутоскатными чердаками под черепицей, были закрыты и занавешены. Не было
похоже, чтобы в них притаились фрицы и наблюдают за нами.
Вдруг как будто какой-то толчок, предчувствие опасности, чувство
близости смерти. Взглянул повнимательнее и увидел: из-за угла дома напротив
хищно высовывается орудийный ствол танка или самоходки. Его черное, как
большая точка, дуло медленно перемещается в мою сторону. Еще секунда -