"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

старшего лейтенанта Ковригина. Бывает же в многодетных семьях самый любимый
сын. Ему во всем поблажки, ему все прощается. Хотя Музафарову нечего было и
прощать. Исполнителен, аккуратен, спиртом не злоупотреблял, как, к примеру,
Шалаев, не матюкался, коня и амуницию содержал в исправности, и главное, в
атаку первый поднимался. Правда, табак любил, но это уж солдату не
возбраняется. Может, не нравилось мне в нем то, что он считал себя на особом
положении во взводе, знал, что он любимчик взводного и гордился этим. Когда
Ковригин хвалил Музафарова, у того лицо напрягалось от важности и хмурились
брови, но сквозь эту серьезность проглядывала самодовольная ухмылка.
Поострить и понасмешничать тоже не успускал случая, хотя его остроты все
были вроде этого: "Один татарин, два мордва, становись по два!" или "Следи
за мной!" Теперь мне стало казаться, что и язык он коверкает нарочно,
балуясь, чтобы привлечь к себе внимание.
Шалаев же, ехида и насмешник, тоже приоткрылся мне с другой стороны. В
его смугловатом, чистом чернобровом лице, в его насмешливой улыбке, в его
колючих глазах жило затаенное. У него было горе, он ненавидел немцев
какой-то особой, личной, что ли, ненавистью, вернее, у него с ними были
личные счеты. Он был терский казак, из станицы, но в начале войны уехал в
Армавир, работал там то ли на заводе, то ли еще где-то, и оттуда призвали
его в армию. А мать с отцом и брат младший, сестренки остались в станице.
Немцы заняли Северный Кавказ, станица Шалаева оказалась под немцем. Только в
сорок третьем году, после освобождения Северного Кавказа, Шалаев узнал о
судьбе своей семьи. Отец, мать, сестры были живы, а брата Вальку застрелили
немцы. К рождеству немцы получили из Германии много посылок. Посылки эти
привезли в крытой машине и машину на ночь поставили во дворе соседей. Валька
со своим дружком ночью подкрались к машине и стащили ящички с посылкой. В
ящичках были шоколад, колбаса домашняя и разные вина. Показалось ребятам,
что маловато сперли у фрицев, вернулись к машине по второму разу, немец,
часовой, подкараулил их и застрелил Вальку. Шалаев шибко загоревал, когда
узнал о смерти единственного любимого брата, и решил отомстить немцам. И
мстил.
А Баулин, тихий, мягкий, какой-то уютный, не любивший высовываться,
мало изменился в моем представлении. Он так и остался человеком, живущим в
постоянной печали о жене и ребенке и в терпеливой надежде на встречу с ними.
Обычно он был задумчиво молчалив, а если и говорил, то лишь о самом
необходимом, касающемся службы и повседневных наших забот. Язык у него
немного развязывался только тогда, когда он выпивал. А выпивка у нас была,
потому как за Вислой много спиртных заводов. Если в населенном пункте или в
стороне от него маячит кирпичная труба, это уж обязательно спиртной завод.
Выпив по глоточку, мы с Баулиным разговаривали. Чаще всего, когда
дежурили за пулеметом или патрулировали. Мою болтовню он слушал терпеливо
или, может, вовсе не слушал, погрузившись в свои печали. А сам он
заговаривал, как бы продолжая вслух свои думы, повторяясь, все о том же - о
жене своей. Когда с ней познакомился, как познакомился, как встречались, как
поженились.
- Зинка ведь у меня из другой деревни. В трех километрах от нас. Там до
войны был сельсовет, клуб. Мы туда в кино, на танцульки шастали. Правда, до
армии я в Козловку не ходил, мать не пускала, козловские ребята наших
задирали. Ну, а уже после действительной я, парень взрослый, до третьих
петухов пропадал там. Зинку-то я давно приметил, а подойти к ней робел.