"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

Смирнов до армии коней видел, наверное, только в кино, ни уха, ни рыла в них
не смыслил, ему и Мосол сойдет. На первом же марше натер себе ляжку -
удлиняя стремена, не сообразил спрятать пряжку под крыло.
Прибыл еще Куренной, молоденький, яснолицый паренек (мы почти все были
молоденькими, ну на год, на два старше Куренного, но он почему-то казался
совсем мальчиком), паренек из Ташкента. Он сразу стал запевалой в нашем
взводе, не только взводе, но и в эскадроне. Когда на первом же марше он
запел, мы все удивились его голосу - артист да и только. Сержант Андреев
своим козлиным блеянием сразу ушел в тень.
Вошли в нашу солдатскую семью еще два украинца, молодые, Заяц и
Воловик. Работали в Германии у бауэра, знали неплохо немецкий. После
освобождения их сразу же призвали в армию, тут же в Германии, две недели
обучали кое-чему, одели, вооружили и в часть. Были очень довольны, что они
теперь, как все, что еще повоюют со вчерашними своими хозяевами. На мои
навязчивые расспросы, как они здесь жили, как хозяин к ним относился,
отмалчивались, только Воловик, здоровый детина, сказал, что если хорошо
работал, хозяин, то есть бауэр, не обижал, особенно лучше стали относиться к
ним, когда наши приблизились к границам Германии, лучше стали кормить.
Вернулся из санбата Атабаев. Казах. У меня неприятно екнуло сердце -
отберет Машку да снова станет вторым номером Баулина. Я уже привык к
Баулину, мне нравилось быть его вторым номером, я хотел воевать вместе с ним
до конца, то есть до конца войны. Машку Атабаев не отобрал, потому как
прибыл в эскадрон на коне - подобрал где-то по дороге, правда, без седла.
Конь был высокий, легкий, может, даже строевой, брошенный немцами при
отступлении. Но Машку за него не отдал бы, даже несмотря на ее один
недостаток - она не умела ходить в звеньях. Когда придерживаешь за повод,
она еще шла, но стоило только отпустить, Машка ускоряла шаг, объезжала
остальных и оказывалась в голове взвода. Я обнаружил это, когда мы стали
совершать долгие ночные марши. Мы все, почти все, дремали на ходу; задремав
или даже уснув, я ослаблял повод и просыпался рядом с взводным Ковригиным,
который будил меня негромким окриком:
- Гайнуллин, не спать!
Однажды даже огрел плеткой, так, по-свойски, да я сквозь шинель и
ватную телогрейку и не почувствовал удара. Но чаще меня удерживал Баулин,
который хотя и дремал, но всегда был чуток к окружающему.
- Толя, не спи.
Атабаев не мог нарадоваться тому, что вернулся наконец и вернулся
именно в свой взвод. Радовался как мальчишка, как будто в семью, к братьям
воротился. "Музафаров, ну как ты?! Отъелись вы тут все, у Шалаева морда
кирпича просит. А заросли как без меня. Сейчас я вас приведу в порядок!" Он
вынул из кармана шинели тряпичный сверток, достал из свертка машинку для
стрижки, ножницы, расческу и сказал:
- Подходи по порядку.
Сначала, разумеется, подстриг старшего лейтенанта, помкомвзвода, затем
принялся за нас. Стриг и брил наши заросшие грязными патлами затылки, но
оставлял каждому чубчик - какой же кавалерист без чуба?
- А чего у вас у всех такие толстые шеи? - удивлялся он.
У самого у него шея была тонкая. Тонкая, мальчишеская была она и у
Музафарова, наверное, и у меня, а у Шалаева, сержанта Андреева, Баулина шеи
были крепкие, как у заматерелых мужиков.