"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

- Не паникуй, Толя, - ответил он.
Но меня это не успокоило. Я оглянулся назад. Там, чуть левее нас, были
длинные кирпичные коровники. Вот бы засесть в них и стрелять из окон. А то
ведь на голом поле, на снегу. Я повзглядывал на Баулина, пытаясь угадать по
его лицу, по глазам, что он думает, чувствует. Он всматривался в немцев
внимательно и озабоченно, но был спокоен или, может, казался спокойным. Я
глянул вправо, где были комэска, взводный, но не увидел ни комэска, ни
взводного, ни остальных; в двадцати шагах от меня в белых космах бурана
темнела только одна фигура, кажется, Худяков копошился. И было тихо, если не
считать редкие хлопки пушки на дороге; по насту мягко шуршала гонимая ветром
метель, где-то невдалеке негромко переговаривались люди. А немцы, их
размытая и перечеркнутая снегопадом масса, все ближе и ближе. Ветер гнал
снег им в лицо, поэтому вряд ли они нас видели, хотя, ясное дело, уже знали,
что здесь их поджидают. Они еще не стреляли, да стрелять могли только
передние, да и в кого стрелять, когда в этом снежном хаосе не видно ни зги.
Вдруг правее нас с нашей стороны затрещало и захлопало, хотя никаких
команд мы и не услышали. Открыл огонь и Баулин. Светлые трассы пуль,
прошивая снежную кисею, вонзались в серое людское месиво и гасли. Я вытащил
из сумки заряженный диск, положил рядом с Баулиным и стал стрелять из своего
карабина. Я целился в самую густоту и был уверен, что пули мои попадают и
убивают. Но странно, наступающая толпа немцев как бы не восприняла стрельбы,
не дрогнула, не залегла, не отступила. Мало того, передние короткими
очередями стали на ходу строчить из автоматов. Баулин шпарил длинными
очередями, не жалея патронов, а ведь запаса патронов у нас было кот
наплакал. Всего на два диска в подсумке да еще немного в карманах шинели.
Полная пачка была еще в переметной суме, но я их не захватил, да куда
класть, и так навьючен, что на коня с трудом садишься.
- Экономь патроны! - крикнул я Баулину, это вышло у меня как приказ, и
я смутился; я ему хотя уже не говорил "вы", но сказать "ты" или звать по
фамилии тоже не решался; обращаться к нему "товарищ сержант" вроде было бы
слишком официально, а звать Петровичем, как Морозов, это равносильно, что
звать его дяденька, поэтому я в разговоре намеренно избегал все это. -
Стреляй короткими очередями!
Но Баулин как будто не расслышал, он бил и бил трассирующими пулями,
раскаленной струей хлестал по находящему на нас серо-белому валу. Простреляв
диск, он поставил другой, я отложил карабин и стал набивать опорожненный
диск, я торопился, руки мои плохо слушались. Меня ни на минуту не оставляло
ощущение, что на нас катится страшная всесокрушающая лавина, что она
разорвет нашу реденькую цепь, как паутинку, затопчет и сметет нас. Я
прислушивался, нет ли приказа отступать назад к ферме. Если бы кто-нибудь
побежал назад, кто знает, меня обуяла бы такая паника, что не в силах
овладеть собой, теряя рассудок, я в безумии пустился бы в тыл, к позору, к
гибели своей. Но слава богу, никто не бежал.
- Не оглядывайся назад, - сказал Баулин.
- Почему?
- Бежать захочется.
Он понял мое состояние, потому как сам, наверное, тоже испытывал такое.
А немцы все ближе и ближе. Облепленные снегом и смутные в белой мгле
бурана, они шли, бежали на нас отдельными кучками, вразброс, поодиночке. За
передними, которые, развернувшись почти на километр, пытались держаться в