"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

Комсорга нашего я видел впервые. Лейтенант, чуть постарше нас годами,
ну, двадцать три, двадцать пять. Был он приземист, круглолиц, румян. Рядом с
жестким и изуродованным лицом старшего лейтенанта Ковригина широкое лицо
комсорга казалось чуть ли не женственным или, может, мальчишеским. Вообще
весь он был такой округлый и опрятный. Я подумал, что ему очень подошло бы
прозвище Колобок. Я и прозвал его про себя Колобком. В его серых мягких
глазах я заметил тот особый взгляд, то выражение, которое я всегда улавливал
у нестроевых офицеров и штабистов, газетчиков, заглянувших к нам после боя
или на короткое время перед боем, выбравшихся по какому-нибудь заданию на
самую передовую, в окопы, на позиции, под огонь (это я еще подметил давно, в
пехоте) - выражение то ли смущенности, то ли какой-то непонятной вины, то ли
прощальной жалости к нам: кто-то из этих ребят почти мальчишек, еще ни разу
не обнимавших женщину, или из этих мужиков, по которым дома тоскуют жены и
ребятишки, кто-нибудь из них, наверное, живет на белом свете последний свой
денечек, но не знает об этом, рассудком, может, и допускает, но сердцем не
верит. Во взгляде лейтенанта я уловил еще некоторую робость. Видно,
комсоргом он стал недавно и не обвыкся еще с новой должностью.
Мы сели тесной кучкой кто на пол, кто на стулья, в кресла, сели близко
к красивому дивану, на котором расположились комсорг и командиры взводов.
Комсорг встал и поздоровался негромким, мягким голосом:
- Здравствуйте, третий эскадрон!
- Здравжлам! - не очень дружно ответили мы. Комсорг держал в руке
газету, дивизионную газету "За Родину", он развернул ее и сказал:
- Товарищи. Ваш эскадрон вчера отличился в бою, особенно первый взвод
старшего лейтенанта Ковригина. Передаю вам благодарность командира полка. И
в газете заметка про вас. Кто хорошо читает?
- Голубицкий! - позвал наш взводный.
Голубицкий встал, вышел к дивану, взял газету и громким басом прочитал
про нашу вчерашнюю атаку. Уже успели написать и напечатать. Но в заметке все
было не так, как в жизни, в заметке говорилось, что взводы сабельников
попали в затруднительное положение, немцы контратаковали и оттеснили второй
и третий взводы к оврагу, тогда к ним на выручку бросился взвод старшего
лейтенанта Ковригина и вступил с врагом в рукопашную схватку, что в бою
особенно отличился гвардии рядовой ручной пулеметчик Музафаров, он первый
поднялся в атаку и повел за собой остальных...
Музафаров слушал и улыбался, то ли довольно, то ли насмешливо. Малость,
конечно, присочинили, но все равно было приятно читать в газете про свой
взвод.
- Неправильно написано, - возразил кто-то из второго взвода. - Немцы
нас не оттеснили к оврагу. И рукопашной не было.
- Вы боялись высунуться из оврага, а мы в атаку поднялись. Скажешь
неправда? - ответил тому сержант Андреев.
- Мы вместе поднялись.
- Музафаров первый поднялся - это верно.
- Он всегда первый поднимается.
- А что делать бедному татарину? Вы все лежите, а старший лейтенант
мне: "Музафаров, давай!"
Дружно посмеялись.
- Молодец, Музафаров!
- Товарищи, - комсорг виновато улыбнулся, - газетная заметка не всегда