"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

хромает, посмотрим, что ты за солдат, на что ты способен, за какие такие
подвиги дали тебе орден Славы? Ну, если убьет тебя, ты ведь новенький, ты
еще не наш, не Музафаров же ты. Думал ли так взводный, не знаю, может, и не
думал, а думал за него я сам, но испытывать меня в бою, наверное, хотел.
- Есть продвинуться!
- Сумку оставь здесь.
Сумку с дисками я передал Баулину, вышел из березок и, мгновенно
смекнув, что фриц, завидев меня, не сразу выстрелит или выпустит очередь из
пулемета, а какое-то время будет ловить на мушку, поэтому первые десять
шагов пробегу по прямой, потом прыгну вправо, затем сигану влево и, пробежав
эти сто метров зигзагами, упаду вон там, где топорщится сухой бурьян из-под
снега, где низина плавно переходит в пологий скат увала, прикинув все это
мгновенно, я выбежал на открытое место, словно на край пропасти, и побежал,
как бегут, наверное, сквозь бушующее пламя, бежал зигзагами и, добежав до
бурьяна, рухнул наземь и отполз в сторону. И тут же по тому месту, где я
только что лежал, стегнула пулеметная очередь, взметнулся, завихрился снег,
смешанный с ошметками бурой земли. Опоздал фриц, а я лежал живехонек.
Чувство опасности, чувство того, что ты рядом со смертью, на тонкой черте,
отделяющей твою жизнь от смерти, чувство это было похоже на отчаянную
веселость, хотя веселиться бы неотчего; наверное, душа моя защищалась этим
странным чувством от безумия страха. Я оглянулся. Едва заметный за березками
взводный стоял на том же месте, ребят не было видно - они лежали. Прошло
несколько минут - никто не перебегал ко мне.
- Гайнуллин, назад! - услышал я, наконец, голос старшего лейтенанта.
Я отполз чуть в сторону, чтобы немец сразу не скосил меня очередью,
рывком поднялся и, пригнувшись, пустился назад. Бежать снова зигзагами у
меня уже не было терпения, я побежал напрямик, чувствуя ничем не защищенную
спину и в то же время почему-то надеясь, что фриц не выстрелит мне в спину,
может, не успеет, может, просто поленится охотиться за бегающим туда-сюда
русским, словом, я благополучно добежал до березок, вбежал в них и бросился
наземь. И как только лег, тут же по тому месту, где лежал взвод, засвистели
пули. Мы все лежали, стараясь углубиться в снег, стараясь спрятать головы за
тонкими стволами березок, а старший лейтенант Ковригин продолжал стоять,
пули отсекали рядом с ним метки, а он стоял и смотрел на поле. Хотелось
крикнуть ему, чтобы он лег, но советовать и приказывать старшему по званию -
не солдатское это дело. Может, это длилось минуту-другую, пока старший
лейтенант принимал решение, что делать дальше, но мне казалось, что прошла
вечность.
- Ой-ой-ой! Меня ранило! - вдруг жалко закричал, заплакал, застонал
лежащий недалеко от меня молоденький солдатик, имя которого я еще не знал.
Лицо у него сразу сделалось серым, неузнаваемым. К нему подполз Голубицкий и
сказал:
- Ничего, ничего, браток, терпи.
- Голубицкий, вынеси меня отсюда! - взмолился паренек. - Голубицкий!
- Вынесу, вынесу, - негромко басил Голубицкий. - Только ты не паникуй.
Он привстал, подхватил раненого, закинув его левую руку себе на шею, и
потащил к оврагу. Одной ногой солдат пытался переступать, а из другой,
безжизненно волокущейся, из дыры в сапоге, капала на снег кровь. Старший
лейтенант наконец как будто решил что-то, молча махнул рукой в сторону
оврага и неспеша пошел назад. Мы поднялись и спустились за ним в овраг.