"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

конников на породистых конях, которых я видел в кино. Многие из нас в
кавалерии оказались случайно, пришли из запасных пехотных полков. Да, видно,
уже для войны не хватало людей, скребли остатки в тылах, в госпиталях, уже
ребята 26-го года рождения после спешного обучения в запасных полках догнали
нас в Германии. В потертых шинелишках, в старых телогрейках, в ватных
штанах, поверх всего этого плащ-палатка, обычные солдатские ушанки - только
сапоги со шпорами, у кого они есть, да синие погоны отличались у нас от
пехтуры. Да еще переходы мы делали верхом на конях. Кони наши тоже были
разномастные, хорошо, кому достались низкорослые, но выносливые "монголки",
а то немало уже было случайных, не приспособленных к верховой езде кляч.
И вот нам таким, латаным-перелатаным после ранений, смертно уставшим
после четырех лет войны, но все еще крепким, жилистым, неодолимым,
предстояло дойти до Берлина и закончить войну с победой.

- К пешему бою слеза-а-ай! - прошла команда по эскадрону, шутки "Следи
за мной!" не послышалось, потому как тут же раздалась другая команда: -
Передать коней коноводам!
Мы приближались к уханию орудий и татаканию пулеметов, по звуку,
немецких. Стрельба, хотя и еще отдаленная, где-то за лесом, била по нервам,
возбуждала тревожно-радостное предчувствие опасности, сердце то и дело екало
и как бы проваливалось куда-то в брюхо. Кони настороженно прядали ушами, и я
подумал: знают ли или хотя бы догадываются четвероногие, что участвуют в
большой человеческой войне и чувствуют ли как-то эту войну? Я взглянул в
добрые чистые глаза своей Машки и понял, что ей нет никакого дела до нашей
войны, что она просто работает, носит на спине человека и за это ее кормят,
а кого возить, русского или немца, ей безразлично, лишь бы на перевалах
кинули перед ее мордой охапку сенца и вешали на голову брезентовую торбу с
овсом. Прощаясь с конем, я похлопал его по шее, отдал повод Решитилову и
зашагал рядом с Баулиным. Справа, недалеко от дороги, стоял редкий березняк,
среди березок кое-где темнели сосны. За лесом постреливали. Под ногами мягко
поскрипывал влажный теплый снег - была оттепель, а сверху сеялась туманная
морось. От проселка повернули в лес, пошли по узкой лесной дорожке,
утоптанной по снегу ногами и наезженной колесами машин и орудий. Шли
вразброд, курящие курили, разговаривали, шутили, сморкались, отходили по
нужде в сторонку, потом догоняли. Позади нас шли второй, третий и четвертый
взводы. Нас нагнали пулеметчики, приданные нашему взводу. Пулемет станковый
и коробку с лентами они везли на санках, подобранных где-то на дорогах
войны. Навстречу шли пехотинцы с лейтенантом, человек пять, шесть, один был
ранен в руку, сквозь бинт проступила кровь.
- Ну как немец? - спросил Шалаев.
- Стреляет гад! - ответил пехотинец.
Пехотный лейтенант и наш взводный Ковригин обменялись двумя-тремя
словами, и мы пошли дальше. Вышли к полянке, посреди поляны стояла пушка с
коротким, задранным вверх стволом, возле нее хлопотало несколько солдат.
Один загнал снаряд в казенник, другой клацнул затвором и как бы невзначай
рванул шнур. Пушка дернулась, ухнув и выпустив снаряд, и к ногам солдата
вылетела дымящая гильза. В ту сторону, куда стреляло орудие, никто не
смотрел, и казалось, что артиллеристам нет никакого дела до того, куда летят
их снаряды и попадают ли они в цель. И вообще в их как будто ленивых
движениях и спокойных, даже скучных лицах стрельба из пушек виделась