"Анатолий Юмабаевич Генатулин. Вот кончится война " - читать интересную книгу автора

голос. - Но учти: у нас коноводы только старики, а тебе: "К пешему бою
слезай! Следи за мной!"
У костра одобрительно и понимающе засмеялись.
- Я пороха нюхал не меньше вас, - сказал я и подумал про себя: "Вот
когда расстегну или сниму шинель и телогрейку, увидите мой орден, тогда
по-другому заговорите".
Они, эти солдаты у костра, что-то ели, вернее, доедали из котелков, у
их ног валялись обглоданные мослаки; какой-то худолицый, насадив на палочку
кусок мяса, держал над огнем. А у меня за весь день маковой росинки во рту
не было, я еле на ногах стоял от голода. Спросил, где можно тут пожрать.
- Иди к Андрей-Марусе, - сказал кто-то.
- Какой Андрей-Марусе? - не понял я.
Опять засмеялись. Один из сидящих, постарше годами, объяснил, что
Андрей-Маруся - повар, что кухня вон там, под навесом. Котелок и ложка были
при мне, в вещмешке; обычно все хозяйство кавалерист возит в переметных
сумах или привьючив к седлу, а я берег вещмешок на всякий случай, из
госпиталя еще, вот он и пригодился. Я разыскал кухню; около нее возился
солдат в белом фартуке поверх телогрейки; я подошел и спросил у него:
- Ты, что ли, будешь Андрей-Маруся?
- Я те, гад, покажу сейчас Андрей-Марусю! Катись отсюда! - ругнулся
повар тоненьким голосом.
- Мне что, с голоду помирать?! Я новенький, ничего не ел сегодня! -
обиделся я.
- Так бы сказал. А то "Андрей-Маруся"!
- Ну мне так велели: "Иди к Андрей-Марусе".
- Я их покормлю, гадов, я их покормлю! Для них стараешься, а они... - у
него было круглое румяное лицо, маленькие глаза, он, видно, не столько
сердился, сколько напускал на себя. - Но ничего, браток, не осталось, все
сожрали подчистую. Видишь, котлы мою.
- Значит, мне голодать?!
- Кто говорит "голодать"?! Сало будешь?
Откуда-то он достал кусок сала и сунул мне полбуханки хлеба.
Поблагодарив повара, я ушел во взвод. Поел сала, обжарив на костре, и запил
водой из колодца. Потом переобулся, посушив портянки и подстелив в сапоги
сухое сено. Теперь бы поспать малость, тогда можно было бы сказать, что
лучшей жизни и не надо солдату...
Спать пошли в первый этаж дома, на втором расположилось начальство,
пошли, конечно, те, кто не дневалил, не стоял на посту, легли на полу, на
соломе, а кто проворнее, заняли кровать и диван. Как всегда на фронте, легли
в одежде, то есть в гимнастерке и брюках, только ремни отпустили, я же лег в
ватной телогрейке, а ватные брюки, конечно, и не думал снимать, лег, укрылся
шинелью, немного подумал о госпитале, о Полине, спел про себя песню "Летят
утки" и уснул. Потом кто-то растолкал, разбудил меня.
- Гайнуллин, ты, что ли, будешь Гайнуллин? Вставай, давай на пост.
Собирайся! Быстро!
Я вскочил, оделся в темноте, кто-то сунул мне в руку карабин и тяжелую
сумку с пулеметными дисками. Вышли на двор. Густо валил снег. От снега на
дворе было светлее, и я разглядел их, этих двоих. Оба они были сержанты,
один лет тридцати или даже чуть постарше и довольно рослый, другой, тот, кто
растолкал меня, приземистый, помоложе.