"Вильгельм Генацино. Зонтик на этот день" - читать интересную книгу автора

протяжении многих лет эта проблема так безнадежно запуталась, что я нередко
оказываюсь не в состоянии должным образом оценить проистекающие из нее
последствия, хотя я сам и есть то самое последствие. В настоящий момент я
думаю о девочке, которую видел в автосалоне Шмоллера. Это нежелание
заниматься собственными проблемами типично для меня. Впрочем, и девочка из
автосалона не так чтобы очень занимает меня. Девочка - это замаскированное
воспоминание обо мне самом. В памяти неожиданно всплывает картинка - как я
пытался в детстве поцеловать маму в губы, скрытые вуалью. Мама носила тогда
маленькую синюю шляпку с узкой лентой. Под эту ленту пряталась тонкая
сеточка, которую мама любила опускать, скрывая лицо. Под густою вуалью
мамины губы, и щеки, и нос казались приплюснутыми. В этих небольших
изменениях и крылась, наверное, причина того, что у меня вдруг совершенно
пропала охота целовать маму. Я все равно ее целовал, но под сеткой вместо
маминой кожи я чувствовал только какую-то зашнурованность. Некоторое время
мне и мои собственные губы казались упакованными, и мне это даже нравилось.
Я целовал маму, чтобы вызвать у себя телесное ощущение зашнурованности. Нет,
все не так. Все было наоборот. Я все чаще отворачивался от мамы, потому что
она предлагала мне вместо своих губ эту сетчатую упаковку. Я подозревал, что
таким образом она хотела избавиться от проявлений семейных чувств. Потому
что я уже заметил, что и брат мой, и папа никак не могут преодолеть этого
барьера сетчатых поцелуев. Нет, опять все не так, все неправда. А правда
состоит в том, что я просто не знаю, что произошло на самом деле. Неясность
в этом вопросе достаточный повод для того, чтобы устроить себе самому
выволочку. "Еще немножко, - думаю я, - и тебя отправят в исправительное
заведение для неисправимых врунов". Просто все дело в том, что в каждой
правде есть доля истины, которая в моем случае сводится к тому, что я твердо
уверен в том. будто на все сто процентов знаю, какие события действительно
происходили в жизни, а какие нет. Такой повышенный интерес к различным
версиям правды и истины объясняется тем, что я очень ценю те моменты, когда
перед самим собой выгляжу немного растерянным. За этой правдой, однако,
скрывается совсем другая, состоящая в том, что я не выношу ни малейшего
намека на собственную растерянность, каковую тем не менее в итоге принимаю
как данность. Я радуюсь удачно найденному выражению "исправительное
заведение для неисправимых врунов", хотя на самом деле оно должно было бы
вызывать во мне тревогу. В неожиданном столкновении завихрений моей памяти с
моей собственной растерянностью и некоторой ненормальностью я усматриваю
первые признаки заболевания, назревающего в недрах моего существа. Наверное,
именно поэтому я решаю занять себя каким-нибудь мелким, сугубо практическим
делом. Я иду в ванную и принимаюсь второй раз за сегодняшний день чистить
зубы. Чистя зубы, я смотрю на два запылившихся флакона духов, оставшихся
после Лизы. Бутылочки годами стояли тут, на стеклянной полочке под
зеркальным шкафом. Лиза почти не пользовалась духами. Она никогда не
пыталась привлечь меня к себя какими бы то ни было искусственными
средствами. Наша последняя попытка слиться в едином порыве чудесным образом
закончилась ничем. Мы лежали рядышком, я - уткнувшись лицом ей в грудь, и
было нам так хорошо, что мы скоро заснули. Такое ощущение, будто кто-то
позволил нам вдруг забыть о том, что на свете есть сексуальность.
Проснувшись, мы обнаружили, что аккуратно лежим, притулившись друг к другу,
как добропорядочные супруги, прожившие вместе сто лет. При Лизе у меня
никогда не возникало потребности выдать себе разрешение на жизнь, без